торжествующе. И дальше его несло сквозь серо-белесоватую мглу, кувыркая, швыряя и подбрасывая, тыкая под ребра – то чем-то тупым и твердым, то чем-то мягким, упруго поддававшимся, а вокруг мелькали цветные пятна и смазанные силуэты то ли предметов, то ли живых существ.

Хлынул звук – словно врубили клавишу. Выло, свиристело, ухало, скрежетало. Щемяще нежные ноты, обрывки песен на непонятном языке, чудесные мелодии перемежались с отвратительным хрупаньем и волчьим воем. Звук накатывал тугими волнами, уши и мозг едва это выносили.

Потом его швырнуло, бесцеремонно приложило о твердо-упругую поверхность – затылком, лопатками, всем телом. И на этом, кажется, полеты окончились, он стал неподвижен. Вокруг царила темнота, поодаль светились силуэты, отдаленно напоминающие человеческие, – светились бледным, призрачным гнилушечьим сиянием.

Сварог шевельнул руками, ногами, приподнял голову. Казалось, совсем близко, всего в нескольких сантиметрах над ним, висела неощутимая плита, чуточку поддававшаяся, но тут же замиравшая броневым листом. Ветвистые фиолетовые молнии, шипя и свистя, сорвались откуда-то сверху, впились в лицо, в голову, в грудь, он дернулся, заорал, но тут же осознал, что никакой боли не испытывает. Страха не было, крепла злость. Он понимал, что его вновь настигли невероятные странности, что это наяву и он заброшен неведомой силой неведомо куда, неведомо зачем. И не было ни сил, ни желания ни пугаться, ни удивляться. Сварог перешел в какое-то иное, не прежнее состояние души – попросту воспринимал окружающее, как оно есть, и не более того. Хотя воспринимать особенно и нечего, окружающее не баловало его впечатлениями. Только темнота и маячившие вокруг немые силуэты, походившие молочно-белесым цветом на бледные поганки. Небогато и скучно, даже уныло. Но была во всем этом некая мрачная неотвратимость, убеждавшая, что это – всерьез и надолго. Отчего-то Сварог был в этом уверен. И почему-то ничуть не грустил по этому поводу. Но и не радовался – чему, Господи? Ничего пока не произошло…

Силуэты шевельнулись и словно бы подступили ближе. Сварог дернулся – невидимая преграда держала по-прежнему, равнодушно и надежно.

– Скажи свое имя, – услышал он голос, самый обычный, тусклый и равнодушный до бесполости.

Сварог шевельнулся. Все это было всерьез, окружающее проявляло признаки чего-то разумного, разговаривало с ним членораздельно, одним словом, вступало в игру, в какие-то отношения, а в любой игре есть игроки – и есть спортивный инвентарь. Каковым Сварог становиться никак не хотел. Пусть и не прятал в рукаве пока что никаких козырей, даже правил игры не знал.

– Воспитанные люди сначала представляются сами, – сказал он в темноту.

– А если они хозяева? – бесполым голосом спросила темнота.

– Тем более, – сказал Сварог.

И зажмурился, охнув, – темнота полыхнула багровыми языками пламени, огонь был со всех сторон, жар стягивал кожу, вот-вот, казалось, затрещат и вспыхнут волосы, займется одежда. Это было страшно. Но Сварог, подергавшись в тщетных попытках освободиться, очень скоро определил – огонь словно бы замер на некоем рубеже и дальше не распространяется. Лицо и руки пекло, часы с браслетом охватили запястье жарким кольцом, один нательный крестик на цепочке приятно холодил кожу. Но пламя не переступало границы. Прищуренными глазами Сварог наблюдал колыхание огненных языков вокруг. Багрово-золотистые, они сплетались и дергались, вздымались и опадали и отчего-то ничуть не походили на вырвавшийся на волю пожар. Скорее на дерганье и ломанье марионетки, управляемой ловким и умелым кукольником. Их пляска не повторялась механически – но и кукла в сноровистых руках способна на многое и может показаться живой дикарю, ни разу в жизни не видевшему марионеток. Так вот, огонь был мертвый, как марионетка.

– Назови свое имя, – требовал назойливый голос. – Ты стыдишься своего имени? Ты трус? Твое имя слишком позорно звучит, чтобы произнести его, да? Ты трус! Ты боишься!

Хохот нескольких глоток сопровождал арию невидимого солиста. Хохотали наглые, сытые, уверенные в себе, и Сварог рявкнул в ответ, выкрикивая оскорбления, несравненно более обидные, чем те, какими его награждала невидимая свора. Этот дурацкий поединок длился недолго. Голоса умолкли, исчезло пламя, остался неведомо откуда идущий свет без теней.

И в этом свете над Сварогом склонилось чудовище.

Бледно-синее, безволосое, морщинистое. Лысая голова склонялась к лицу Сварога, ровным желтым светом сияли глаза с вертикальными кошачьими зрачками, щелкала треугольная клыкастая пасть, омерзительно вонявшая гнилью и падалью. Ссохшиеся пальцы с черными когтями тянулись к горлу Сварога и никак не могли до него добраться, словно невидимая преграда исправно работала на обе стороны, сковывая Сварога, но и защищая. Узкий язык, красный, острый, дергался в слюнявом зеве. Чудище раскачивалось, брызжа слюной, орало:

– Скажи свое имя! Имя!

Но напугать оно могло разве что таежного отшельника, не приобщенного массовой культурой к хрипящим монстрам и воющим покойникам. А Сварог, мало того что многого насмотрелся на экране, еще больше жути пережил наяву – и сам творил эту жуть. Чем дальше, тем больше отдавало самой вульгарной комедией, детскими страшилками.

– Пошел вон, – сказал Сварог.

– Это все зря, зря, зря… – забубнили вокруг голоса, словно перекликались.

– Время уходит, уходит, его нет совсем…

– А мы бессильны, бессильны…

– Но мы не можем быть бессильными…

– Не имеем права…

Голоса искажались странным эхом, плыли, слова растягивались, тягучие гласные и резко, как выстрел, звучавшие согласные превратили шумевшие вокруг разговоры в сущую абракадабру, и Сварог ничего уже не понимал. Чудовище исчезло – незаметно, словно повернули выключатель, только что дергалось и хрипело над самым лицом – и вот его нет. И никто не пришел ему на смену. Ровный неяркий свет без теней поблек, сквозь него там и сям стали проступать непонятные контуры, путаница наливавшихся четкостью и чернотой линий проявлялась в нечто знакомое. Голова ощутила мягкую прохладу податливой подушки, тело – легкое свежее одеяло. Сварог лежал в постели. Белая комната, мирное голубое небо за окном, сирень на столике у изголовья. Человек в белом халате сидел у постели, лицо у него было доброе и заботливое, он радостно, ободряюще улыбнулся, склонился к Сварогу:

– Ну и задали вы нам хлопот… Знаете, сколько вы здесь лежите и бредите? Долгонько…

Сварог медленно расслаблялся, вытянул руку вверх – ну конечно же, никакой невидимой преграды. Пальцы дрожали – ничего удивительного.

– Бред, – сказал он.

– Бред, – торопливо подтвердил врач. – А теперь напрягитесь-ка, вам следует все вспомнить. Сколько вас было в вертолете? Ну? Вас накрыло почти сразу же после взлета… Вы ведь капитан Лаврин?

– Нет, – сказал Сварог. – Я – майор Сварог. Нас в вертолете…

Что-то странное и неладное случилось с глазами. В той точке, куда он в данный момент смотрел, все виделось резким и отчетливым, но боковое зрение отмечало, что все, оказавшееся не в фокусе, зыбко колышется, расплывается…

И еще он совершенно точно помнил – не было никакого вертолета. Он с полгода не садился в вертолет. Да что же это с глазами такое? Там, куда переводишь взгляд, все вновь становится четким, стабильным – но захваченное краешком глаза лицо врача, такое ласковое, такое участливое, напряженно-внимательное, словно подергивается пеленой раскаленного воздуха, дергается, гримасничает, нос стекает к подбородку, уши оплывают, проваливаются внутрь…

Он моргнул, присмотрелся к сирени. От нее совсем не пахло сиренью.

– Ну же, – торопил доктор. – Значит, в вертолете вас было… Вы майор Сварог… дальше! – В голосе у него промелькнуло что-то визгливое, скрипучее.

– Не было никакого вертолета, – сказал Сварог.

– Был, – мягко сказал врач. – Он упал. Вы хорошо помните, кто вы? Назовите себя!

– Вы не знаете, кто я? – спросил Сварог.

– Знаю. Скажите сами. Ваше полное имя.

– Не было никакого вертолета! – сказал Сварог. – Слышите?