По воскресеньям рано утром, когда все еще спали, Кир любил гулять. Даже в дождливую и сырую погоду он с удовольствием выбирался на любимые маршруты. У него было несколько так называемых кругов. Малый круг, большой, средний, круг хорошего настроения, круг меланхолий и печалей и еще торопливый кружок-топтыжка по соседним дворам. Зимой он предпочитал средний круг. Он выходил из дома и, если Кочка в это время крутилась где-то поблизости, она с радостью провожала его вверх до конца переулка. Там, у большой дороги, Кир строго прощался с ней, и умная собачка, покрутив хвостом, послушно ныряла в отверстие в старинной больничной ограде. А он спускался в направлении высотки, один за другим переходил широкие плацы перекрестков, оставлял справа подворотни, в которых, если верить киношникам, скрывались бандиты знаменитой «Черной кошки», церковную колоколенку и несколько разноцветных старомосковских домиков и перебирался по всегда ветреному Устьинскому мосту на другую сторону реки. Тихой и провинциальной улицей Кир брел к следующему мосту, заглядывая в окна жилых домов и рассматривая редких в этот час прохожих. Белокаменная громада гостиницы в конце улицы добавляла иностранного колорита типичным московским закоулкам. Черной вороной маячил перед входом никому не нужный ливрейный лакей, и парочка туристов хлопала глазами, с опаской и любопытством поглядывая в сторону россыпи православных куполов за кремлевской стеной.

Вновь пересекая реку, Кир рассматривал наш вариант Пизанской – Набатную башенку, заметно отклонившуюся от заложенной вертикали кремлевской стены, спускался к промерзшим гранитным парапетам набережной и шагал в сторону дома. Постепенно приближалась высотка, увеличиваясь в размерах и заполняя небо над головой. Кир обходил ее и, срезая путь знакомыми переулками, возвращался к себе во двор к караулящей его дворняжке. Он шел размеренным широким шагом, не быстро и не медленно, и в эти часы все тревожные и неспокойные мысли оставляли его. Возвращался Кир веселым и довольным. Настя, затевавшая обычно по воскресеньям большую стирку, или большую уборку, или большую готовку, с удовольствием встречала его в прихожей.

– Ну, как погуляли, Кирилл Александрович? – спрашивала она.

– Хорошо, Настасья, – неизменно радостно отвечал он. – Хорошо. Говорю тебе, пойдем, вместе прошвырнемся.

– Не, Кир Александрович, это ваши дела, а у меня дома и без прогулок забот невпроворот, – отмахивалась она и исчезала в глубине квартиры.

В то воскресенье погода была отличная, и Кир решил вместе с детьми отправиться в парк под высоткой, разбитый на месте старого жилого квартала, снесенного в семидесятых. На улице сверкала и переливалась свежим снегом настоящая русская зима, холодное солнце, окруженное короткой короной, висело в высоком, промытом синькой небе, и развеселившиеся от хорошей погоды птички заливисто верещали, перелетая с ветки на ветку.

К обеду в парковой низине собралось целое общество. Дети в пестрых комбинезонах резвились, ныряя в снег, как в морскую волну. Время от времени кто-то, получив ботинком в глаз, разражался мощным ревом. Товарищи тут же отступали от малыша, зато со всех сторон набрасывались взрослые – утирать нос, промокать глаз, выцеловывать багровые мясистые щечки: «Ну, что случилось? Ударился? Больно? Очень? Ах ты, лапушка моя! Ах они, мерзавцы малолетние!» Вскоре утомленный суматошной возней ребенок начинал отбиваться от мамок и все норовил вернуться обратно к веселящимся «мерзавцам». Но те, чувствуя, как мучительно тянет к ним подбитого предателя, еще смелее и громче визжали, сбрасывая друг друга в сугроб и гоняя ополоумевших от шума ворон по кустам.

Кир отпустил детей, словно щенят с поводков, и уселся в стороне на широкой скамейке. Его теплое шерстяное пальто не выпускало тепла наружу и не впускало мороз внутрь. Кир подоткнул полы, устроился поудобнее и достал сигарету. Курил он редко, с удовольствием ожидая легкого головокружения, приходящего с первыми затяжками.

Много лет он с нетерпением ждал воскресений. Городская лихорадка, всю неделю сотрясавшая город, в этот день обычно отступала. Уже в субботу после пятничного коллапса становилось легче дышать, а на следующее утро улицы и вовсе замирали и погружались в провинциальную тишину и дрему. Когда-то вместе с женой Кир проводил выходные, гуляя по городу. До встречи с Лидией он мог с удовольствием пролежать весь свободный день перед телевизором, или провести его в гостях, или с книгами, но жена увлекла его своей страстью к блужданиям по старомосковским углам. Казалось, она знала все: кто, что, когда построил, кто где жил, что сгорело, что разрушилось, а что безжалостно снесли. Фасады домов были для нее давнишними приятелями, с которыми она иногда запросто, иногда с опаской и уважением вела разговоры. Пару раз, свернув с привычного маршрута, Лидия заводила Кира в лабиринты подворотен и показывала срубы, пережившие пожары 1812 года. Избушки из потемневшего дерева казались тихими призраками прошлого, украшавшими стремящийся к совершенству пейзаж. А Кир все удивлялся, как это он раньше проходил мимо и не замечал прокопченные бока невзрачных контор и заколоченных особнячков.

На Разгуляе, вместе с Лидией рассматривая стены вроде хорошо знакомого ему особняка, Кир вдруг увидел не просто белую вставку-трапецию между окнами, а основание волшебных часов знаменитого Якова Брюса, ученого, мистификатора и собутыльника Петра Первого. Самого Брюса держали за колдуна, а о часах говорили, что из-за них в районе люди болеют и сходят с ума, что на каменной поверхности зашифрованы тайные знания, что цифры и знаки, теперь уже сколотые, показывают, где искать зарытые клады и когда начинать войны. Что сам Брюс проклял свое творение, и перед революциями и всевозможными несчастьями камень окрашивался в красный цвет…

А однажды в проливной дождь они забежали во двор дома на Солянке. Лидия осмотрелась и повела его в широкую арку, которая оказалась началом норы, уводящей вниз под землю. Решетка преградила им путь, и, пока они стояли, всматриваясь в неясные тени в глубине, Лидия рассказывала о подземельях Москвы, прозрачных крысах, голосах царей, тайных ветках метро и бункерах, наполненных едой, водой, вином и книжками с картинками.

Позже она повела его в квартал «падающих» башен. Они начали с храма Василия Блаженного, и вечный скептик Кир с удивлением подтвердил, острый и высокий колпачок колоколенки с крошечной маковкой действительно заметно отклонился в сторону. Лидия говорила, что, возможно, башня сдвинулась из-за фундаментов старых церквей, что были под храмом, а может, сами Барма и Постник просчитались и поставили колокольню косо. И пока Кир стоял у подножья храма и смотрел, как, опережая бегущие по небу облака, на него надвигается расписная башенка, Лидия уже тянула его в сторону Варварки, где, покривившись в разные стороны, «били поклоны» старые колокольни. Они прогуливались, обнявшись, Кир слушал жену, смотрел по сторонам и чувствовал, что где-то между этими падающими церквями и нежным голосом Лидии залегло его счастье.

Как любая эфемерная субстанция, оно было недолгим…

Дым, собравшийся в облачко перед глазами, разошелся, и Кир увидел двух девушек, проходивших мимо. Одна из них была стройная, высокая, в белой меховой шапочке, выгодно оттенявшей ее карие глаза, другая – плотная, коренастая, некрасивая. Удалившись на некоторое расстояние, хорошенькая не удержалась, обернулась и кокетливо стрельнула глазками в сторону Кира, барином раскинувшегося на скамейке. Он улыбнулся в ответ. Подружки тут же сдвинули головы и о чем-то быстро зашептались. На мгновение Кир отвлекся, наклонившись за ярко-зеленым мячиком, ударившим ему в ноги. Он подобрал игрушку, передал подбежавшей девочке, поправил ей шапочку и шарф и стряхнул снег со спины. Когда Кир вновь посмотрел на дорожку, там было пусто. Девушки скрылись, и вместо них пара важных ворон вышагивала по утоптанному снегу.

Кир плотнее запахнул ворот пальто и вновь уставился на играющих и гомонящих детей. Неподконтрольное брожение мыслей без всякого усилия внезапно вытолкнуло на поверхность случай из его молодости. Он был тогда на Алтае. Поиски натуры, сюжетов и новых впечатлений привели его на границу с Монголией, Китаем и Казахстаном. По плоской долине гуляли азиатские ветра, от них звенело в ушах, и все время улетала то панама, то легкий этюдник. Кир был потрясен увиденным. Убогие одноэтажные лачуги с крышами, обмазанными грязью, высохшие навозные лепешки, уложенные вдоль заборов, скользящие по