Разрушителя.
Огонь везде погас, трава была слишком молодая и влажная, чтобы загореться. Но я не был бы озабочен и если бы она загорелась. Я подумал, не зажечь ли кусты дрока, но когда распускались цветы, они выглядели так весело, и живые кусты пахли лучше, чем горелые, поэтому я не стал. Я решил, что я устроил достаточно разрушений для одного дня. Катапульта была отомщена, кролик — или то, что он означал, его дух, наверное — опозоренный и разрушенный, получил жестокий урок, и я чувствовал себя
С этим прекрасным чувством удовлетворенности внутри, я собрал Военный мешок и утомленно пошел домой, думая о случившемся, пытаясь вычислить, как и почему, понять какие выводы должны быть сделаны и какие знаки прочитаны во всем этом.
По пути я прошел мимо кролика, которого считал убежавшим, он лежал недалеко от сверкающей чистой воды ручья, черный и перекошенный, зажатый в странную искаженную позу, его сухие глаза обвиняюще уставились на меня.
Я спихнул его в воду.
Моего другого мертвого дядю со стороны матери Эрика звали Хармворс Стоув. Он был бизнесменом в Белфасте, он и его жена смотрели за Эриком в течение почти пяти лет, когда он был маленьким. В конце концов, Хармворс совершил самоубийство с помощью электрической дрели и сверла в четверть дюйма. Он вогнал сверло сквозь боковую кость черепа и, обнаружив что жив, поехал в ближайшую больницу, где позже умер. На самом деле, я думаю, что я немножко причастен к его смерти, она случилась меньше, чем через год после того, как Стоувы потеряли своего единственного ребенка, Эсмерельду. Они не знали — и никто не знал — она была одной из моих жертв.
Этой ночью я лежал в постели, ожидая возвращения моего отца и телефонного звонка, думая о случившемся. Может быть, большой самец не с Земель, а какое-нибудь дикое животное, которое пришло в норы извне, чтобы терроризировать местных и сделаться главным, но погибло, встретив превосходящее его существо, которое оно не могло понять.
Как хотите, но это был Знак. Я был уверен в этом. Весь пугающий эпизод должен что-то значить. Моя автоматическая реакция может иметь общее с огнем, предсказанным Фабрикой, но глубоко внутри я знал, это было не все, ягодки ожидали впереди. Знак был во всем, не только в неожиданной ярости убитого мной кролика, но также и в моем гневном, почти необдуманном ответе и в судьбе невинных кроликов, принявших на себя тяжесть моего гнева.
Это также значило: я должен оглянуться назад и смотреть вперед. Первый раз, когда я убил человека, это случилось из-за кроликов, встретивших огненную смерть, а их огненная смерть от Огнемета была практически такая же, как месть, обрушенная мной на норы. Всего слишком много, близкого и совершенного. События развивались быстрее и были хуже, чем я ожидал. Я был в опасности потерять контроль над ситуацией. Кроличьи Земли — теоретически счастливые охотничьи угодья — показали, как это может произойти.
Тенденция всегда была от малого к большому, и Фабрика научила меня быть настороже и уважать тенденции.
Свое первое убийство я совершил из-за того, что мой двоюродный брат Блис Колдхейм сделал с нашими с Эриком кроликами. Эрик первым изобрел Огнемет, и он лежал в том, что было велосипедным сараем (теперь это мой сарай). Наш двоюродный брат, приехавший со своими родителями провести с нами уик-энд, решил, что будет весело прокатиться на велике Эрика по мягкой грязи на южном конце острова. Так он и сделал, пока мы запускали бумажных змеев. Потом он вернулся и наполнил бензином Огнемет. Он сел с ним в саду, спрятанный от окон веранды (где сидели его родители и наш отец) бельем, раскачивающимся по ветру, он зажег огнемет и обрызгал пламенем две наши клетки, сжигая всех наших красавцев.
Особенно был огорчен Эрик. Он плакал как девчонка. Я хотел убить Блиса прямо на месте, порки, которую он получил от своего отца, Джеймса — брата моего папы — было, по моему мнению, недостаточно за то, что он сделал с Эриком,
О том, что я собирался сделать с Блисом, я никому ничего не сказал, даже Эрику. Я был мудр в детстве, даже в нежном возрасте пяти лет, когда большинство детей вечно говорят своим друзьям и родителям, что их ненавидят и хотят, чтобы они умерли. Я молчал.
Когда Блис приехал в следующем году, он был даже еще неприятней, чем раньше, потеряв свою левую ногу ниже колена в аварии на дороге (мальчик, с которым он играл в ''слабо'', погиб). Блис презирал свою инвалидность, ему тогда было десять, и он был очень активный. Он пробовал сделать вид, что противная розовая штука, которую он вынужден был пристегивать, не существует, что она не имеет с ним ничего общего. Он мог с трудом ездить на велосипеде и любил бороться, играть в футбол, обычно голкипером. Мне тогда только исполнилось шесть. И хотя Блис знал о каком-то маленьком случае, произошедшем со мной, когда я был совсем маленьким, я определенно казался ему более здоровым, чем был он сам. Он думал, это очень весело — помыкать мной и бороться со мной, и бить, и пинать меня. Я убедительно сыграл радость по поводу всех его грубых игр и, казалось, очень любил их с неделю, пока я думал о том, как бы разделаться с нашим двоюродным братом.
Мой другой брат, родной брат Пол, был тогда еще жив. Он, Эрик и я должны были развлекать Блиса. Мы приложили все усилия, водили Блиса по нашим любимым местам, разрешали играть с нашими игрушками, играли с ним. Эрик и я время от времени должны были останавливать его: когда он хотел бросить маленького Пола в воду и посмотреть будет ли он держаться на поверхности или когда он хотел срубить дерево на железнодорожные пути, которые идут через Портнейл, но обычно мы ладили на удивление хорошо, хотя меня очень раздражало, когда я видел как Эрик, который был того же возраста, что и Блис, боится его.
В один прекрасный день, очень жаркий и полный гнуса, когда с моря дул еле уловимым ветерок, мы все лежали на траве площадки к югу от дома. Пол и Блис заснули, и Эрик лежал с руками под шеей, осовело уставившись в яркую голубизну. Блис снял полую пластиковую ногу и оставил ее валяться в путанице ремешков и длинных стеблей травы. Я следил, как Эрик медленно заснул, его голова мягко склонилась в сторону, глаза закрылись. Я поднялся и пошел погулять, в конце концов оказавшись у Бункера. Он еще не имел значения, которое он приобрел в моей дальнейшей жизни, но место мне уже нравилось, и я чувствовал себя как дома в его прохладе и темноте. Это был старый бетонный блиндаж, построенный в конце последней войны для пушки, защищающей залив, и он торчал как большой бетонный зуб. Я вошел внутрь и нашел змею. Это была гадюка. Сначала я ее не видел, потому что был занят: просовывал старый трухлявый столб от изгороди сквозь амбразуру, представляя, что это пушка, и стрелял по воображаемым кораблям. Только после того, как я закончил это делать, и пошел в угол, где лежала куча ржавых банок и старых бутылок, я увидел там зигзагообразные полосы спящей змеи.
Решение действовать пришло почти мгновенно. Я тихо вышел наружу и нашел кусок плавника, подходящий по форме, вернулся в Бункер, куском дерева поймал змею за шею и забросил ее в первую же найденную ржавую банку, у которой сохранилась крышка.
Не думаю, что змея полностью проснулась, когда я поймал ее, я был осторожен и старался ее не трясти, когда бежал назад к месту, где мои братья и Блис лежали на траве. Эрик перекатился, и одна рука
