И вот, подгоняемый этим холодным ветром, который дул на протяжении всего бабьего лета 1932 года, я слетаю вниз по лестнице и однажды утром застаю своего деда за упаковкой фотографий. Лишившись привязанности своей жены, Левти Стефанидис полностью сосредоточился на работе. Однако его бизнес претерпел некоторые изменения. Реагируя на сокращение количества посетителей, он решил расширить сферу своей деятельности.

Вторник, начало девятого утра. Дездемона только что ушла на работу. Рука убирает из окна икону Святого Георгия. У тротуара останавливается старый «даймлер». Левти поспешно выходит на улицу и залезает на заднее сиденье.

Впереди сидит коллега моего деда по новому бизнесу — двадцатишестилетняя Мейбл Риз из Кентукки, от завитых щипцами волос еще исходит паленый запах, лицо густо нарумянено.

— Обратно в Падуку, — распоряжается она, обращаясь к водителю. — Там, кстати, есть глухой, у которого тоже есть камера. И он снимает на реке самые немыслимые вещи.

— Я тоже снимаю, — откликается шофер, — но не за бесплатно. — И Морис Плантагенет, «кодак» которого лежит рядом с Левти на заднем сиденье, улыбается Мейбл и сворачивает с Джефферсон-авеню. Он считает, что наступившее время мало способствует развитию его художественных наклонностей. Пока они едут к Белль-Айлу, он делает краткий обзор истории фотографии, начиная с ее изобретения Нисефором Нипсом и присвоения всех его заслуг Дагером. Он рассказывает о том, как был сделан первый снимок парижской улицы с такой длинной экспозицией, что на изображении не проявилось ни одного пешехода, за исключением единственной фигуры, остановившейся рядом с чистильщиком обуви. «Я и сам был бы не прочь попасть в историю, только не уверен, что это правильный путь».

Добравшись до Белль-Аила, Плантагенет сворачивает на центральную улицу. Однако вместо того чтобы двигаться к Стрэнду, он делает еще один поворот на грязную улочку, заканчивающуюся тупиком. Там он останавливается, и все выходят из машины. Пока Левти занимается автомобилем, Плантагенет устанавливает камеру. Левти носовым платком очищает покрышки и фары, стряхивает грязь с подножек и протирает стекла.

— Маэстро готов, — сообщает Плантагенет. Мейбл Риз снимает пальто, под которым оказываются только корсет и пояс.

— Ну и куда?

— Ляг на капот.

— Так?

— Да. Хорошо. Голову положи на капот. Теперь немножко раздвинь ноги.

— Так?

— Да. Теперь повернись и смотри в объектив. Улыбайся. Как будто я твой возлюбленный.

И так происходило каждую неделю. Плантагенет фотографировал. Дед поставлял моделей. Найти девушек было нетрудно. Они каждый вечер заходили к нему в бар. Как и всем, им нужны были деньги. Плантагенет продавал фотографии своему дистрибьютору в центре и отдавал Левти процент с дохода. Задача была простой: женщины в нижнем белье на машинах. Полуодетые девушки возлежали на задних сиденьях, сидели с обнаженной грудью за рулем или, наклонившись, меняли спустившие колеса. Чаще всего для съемок требовалась одна, иногда двое. Плантагенет искал соответствия между изгибом ягодиц и бампера, между складками обшивки и корсета, между ремнями вентилятора и резинками пояса. Идея принадлежала моему деду. Вспомнив тайное сокровище своего отца — «Сермину, красотку Храма наслаждений», — он решил оживить старый идеал. Эпоха гаремов миновала. Наступила эпоха автомобилей, задние сиденья которых превратились в новые храмы наслаждений. Они сделали обычного человека султаном бездорожья. Фотографии Плантагенета намекали на пикники в потаенных уголках. Девушки, дремлющие на подножках и склоняющиеся над багажником. И в самый разгар Депрессии, когда у людей не хватало денег на еду, они находили их для того, чтобы купить автомобильную эротику Плантагенета. Эти съемки обеспечивали Левти устойчивый дополнительный доход. Он начал откладывать деньги, которые потребовались ему позднее для реализации новой идеи.

Я до сих пор время от времени — то в старых альбомах, то на блошиных рынках — натыкаюсь на фотографии Плантагенета, которые по модели «Даймлера» ошибочно датируются двадцатыми годами. Продававшиеся в эпоху Депрессии за пять центов, сейчас они стоят шестьсот долларов каждая. Все «художественные» творения Плантагенета позабыты, зато его эротические исследования женщин и автомобилей продолжают пользоваться популярностью. Он попал-таки в историю благодаря тому, что, на его взгляд, его компрометировало. Роясь в старой рухляди, я вглядываюсь в этих женщин, в их напряженные улыбки, рассматриваю их расчетливо выбранное белье. И когда я разглядываю эти лица, на которые мой дед смотрел много лет тому назад, я не могу не задать себе вопрос: почему он перестал искать похожих на свою сестру и перешел на блондинок с тонкими губами и уличных девок с вызывающими задницами? Был ли этот интерес чисто корыстным? Или холодный ветер, пронизывавший дом, вынудил его искать тепло в других местах? Или он тоже пал жертвой чувства вины, и для того чтобы избавиться от нее, бросился ко всем этим Мейбл, Люси и Долорес?

Будучи не в состоянии ответить на эти вопросы, я возвращаюсь в мечеть № 1, где новообращенные пытаются разобраться с компасами. В центре этих компасов в форме слезы с черными цифрами на белом фоне была изображена Кааба. Еще плохо разбираясь в требованиях новой веры, эти люди не имели строго определенного времени для молитв. Зато у них были компасы, которые вместе с одеждой продавала им добрая сестра. Люди маленькими шажками вращались на месте, пока стрелка не указывала на цифру 34, которая являлась кодовым номером Детройта, после чего определяли местоположение Мекки.

«А теперь перейдем к краниометрии. Что это такое? Это научное измерение черепа, а также того, что в медицинском сообществе называется серым веществом. Мозг среднего белого человека весит шесть унций. А мозг среднего чернокожего весит семь с половиной унций». Фарду не хватает пыла баптистского проповедника и врожденного красноречия, но для его аудитории, состоящей из разочарованных христиан и одной православной верующей, этот недостаток оказывается достоинством. Они уже устали от криков, пота и хриплого дыхания. Им надоела эта рабская религия, с помощью которой белые убедили черных в святости рабства.

«Но есть одна вещь, в которой белые превосходят коренную расу. В силу своей генетической запрограммированности они превосходят нас в обманологии. Надо ли это объяснять? Вы и так это прекрасно знаете. С помощью обманологии европейцы изгнали коренную расу из Мекки и других областей Восточной Азии. В 1555 году работорговец по имени Джон Хокинс привез первых представителей племени Шаба к берегам этой страны. 1555 год. А как назывался корабль? „Иисус“. Об этом рассказывается в исторических книгах. Вы можете сходить в Детройтскую публичную библиотеку и сами убедитесь в этом.

Что стало с первым поколением переселенцев в Америке? Белые уничтожили их. С помощью обманологии. Белые люди уничтожили чернокожих, чтобы их дети забыли о своих корнях и о своих предках. Вы и есть потомки этих детей, этих бедных сирот. Все вы, собравшиеся здесь. И все так называемые негры в гетто Америки. Я пришел, чтобы напомнить вам, кто вы такие. Вы — заблудшие члены племени Шаба».

Теперь Дездемона уже понимала, почему на улицах гетто всегда было так грязно: городские власти просто не убирали здесь мусор. Белые хозяева домов спокойно взирали на разрушение помещений и продолжали поднимать арендную плату. А однажды Дездемона стала свидетельницей того, как белая продавщица отказалась брать у негритянки деньги. «Положи на прилавок!» — сказала она, не желая прикасаться к чернокожей руке. И тогда, обуянная чувством собственной вины и напичканная проповедями Фарда, Дездемона начала склоняться к его теории. Весь город был захвачен голубоглазыми дьяволами. У греков тоже была старая поговорка: «Рыжая борода и голубые глаза — признаки дьявола». У бабки были карие глаза, но это не меняло дела, потому что у нее были все основания считать себя дьяволом, и она никак не могла это изменить. Зато она могла сделать все от нее зависящее, чтобы это не повторилось. И она отправилась к доктору Филобозяну.

— Но это крайнее средство, Дездемона, — сказал доктор.

— Я должна быть уверена.

— Но ты еще молодая женщина.

— Нет, доктор Фил, — усталым голосом ответила моя бабка. — Мне восемь тысяч четыреста лет.

Двадцать первого ноября 1932 года детройтская «Таймс» вышла с заголовком: «Принесение в жертву человека», после чего была опубликована следующая история: «Сегодня полицией была окружена сотня