начинали курить сигары и распевать песни, она попросту уходила в свою спальню.

Будучи запертым в одиночной камере своего отцовства, Левти Стефанидис сосредоточился на том, чтобы отыскать более безопасный способ получения дохода. Он написал письмо в издательскую компанию «Атлантис» в Нью-Йорке и предложил свои услуги в качестве переводчика, но в ответ получил лишь благодарность за проявленный интерес и каталог изданных книг. Каталог он отдал Дездемоне, которая тут же заказала себе новый сонник. В своем синем протестантском костюме Левти обошел местные университеты и колледжи, предлагая себя в качестве преподавателя греческого языка. Но мест было мало, и все они были заняты. У моего деда не было степени, он и университета-то не заканчивал. И несмотря на то что он научился бегло говорить по-английски, письменным языком он овладел крайне посредственно. А имея на руках жену и ребенка, которых надо было обеспечивать, он не мог снова сесть за парту. Несмотря на эти препятствия, а может благодаря им, Левти во время сорокадневного траура организовал себе в гостиной кабинет и вновь вернулся к своим ученым занятиям, принявшись упрямо и исключительно в целях самоизоляции переводить на английский Гомера и Мимнермоса. Он записывал тексты в роскошные, очень дорогие миланские блокноты изумрудно-зеленой шариковой ручкой. По вечерам к нему приходили другие молодые иммигранты, и они пили контрабандное виски и играли в трик-трак. Иногда сквозь неплотно закрытую дверь до Дездемоны долетал знакомый мускусно-сладкий аромат.

Бывало, в дневное время, испытывая острый приступ одиночества, Левти опускал на глаза поля шляпы и отправлялся на улицу подумать. Он шел к Водопроводному парку, поражаясь расточительности американцев, построивших дворец для того, чтобы поместить в нем водопроводные фильтры и водозаборные клапаны. Потом он спускался к реке и стоял возле сухих доков, а на него щерились немецкие овчарки, привязанные в покрытых изморозью дворах.

Он заглядывал в окна закрытых на зиму лавочек, торговавших наживкой. А однажды во время одной из таких прогулок Левти наткнулся на разрушенное жилое здание. Фасад обвалился, обнажив, как в кукольном доме, целый ряд комнат. Перед взглядом Левти предстали висящие в воздухе ванные и кухонные помещения, отделанные яркими изразцами, богатство оттенков которых напомнило ему гробницы султанов, и тогда ему в голову пришла мысль.

На следующее утро он спустился в подвал дома на Херлбат-стрит и принялся за работу. Он снял с труб отопления коптившиеся колбасы Дездемоны. Он смел всю паутину и расстелил на грязном полу коврик. Затем принес сверху шкуру зебры, убитой Джимми Зизмо, и прибил ее к стене. Перед раковиной он сделал небольшую стойку, сколотив ее из разнородных деревяшек, и покрыл ее отчищенными до блеска изразцами, выложив их в форме сине-белых арабесок, неаполитанских шахматных досок и красных геральдических драконов. Вместо столов он перевернул бобины для кабеля и накрыл их скатертями. А трубы наверху задрапировал простынями. Пользуясь своими старыми связями в контрабандном бизнесе, он приобрел музыкальный автомат и закупил недельный запас пива и виски. И холодным февральским вечером 1924 года он открыл собственное дело.

Салон «Зебра» не имел точно установленных часов работы. Перед тем как открыть заведение, Левти каждый раз ставил в окне гостиной, выходящем на улицу, икону Святого Георгия. Посетители заходили через заднюю дверь и оповещали о своем приходе условным стуком — длинный, два коротких, два длинных, — после чего, распрощавшись с деспотизмом промышленной Америки, опускались в аркадский грот забвения. Викторолу дед поставил в углу. На стойке бара водрузил плетеную кунжутную кулурию и принялся кокетничать с дамами и встречать посетителей с таким радушием, которого они и ожидали от приезжего. На полках, отделанных разноцветным стеклом, сверкала целая батарея бутылок: синел английский джин, красными оттенками темнели кларет и мадера, перемежавшиеся со светло-коричневыми тонами бурбона и скотча. Висевший на цепи светильник, раскачиваясь, отбрасывал отблески на шкуру зебры, от чего посетители чувствовали себя еще пьянее. Время от времени кто-нибудь вставал и под хохот присутствующих начинал прищелкивать пальцами в такт странной музыке.

Именно в этом подпольном заведении мой дед и овладел навыками бармена, проработав в этом качестве всю оставшуюся жизнь. Всю силу своего интеллекта он направил на овладение наукой смешивания различных ингредиентов. Он научился обслуживать одиноких посетителей в час пик, наливая виски правой рукой, наполняя стаканы пивом левой, локтем отгоняя попрошаек, а ногой переворачивая бочонок. Он работал в этой роскошно декорированной дыре по четырнадцать-шестнадцать часов в день, не останавливаясь ни на миг. Если он не наливал выпивку, то занимался подносами, если не вкатывал новый бочонок с пивом, то раскладывал в корзине сваренные вкрутую яйца. Он работал не покладая рук, чтобы у него не было возможности задуматься о все возраставшей холодности жены или о том, как они наказаны за совершенный ими грех. Левти мечтал о том, чтобы открыть казино, и салон «Зебра» стал первым шагом на пути к этому. Здесь не было азартных игр и пальм в кадках, зато здесь звучала ребетика и зачастую курили гашиш. Лишь в 1958 году, выйдя из-за стойки уже другого салона «Зебра», мой дед смог позволить себе вернуться к своим юношеским грезам о рулетке. Именно тогда он попытался наверстать упущенное, разорился и окончательно исчез из моей жизни.

Наверху Дездемона и Сурмелина воспитывали детей. На самом деле это означало, что Дездемона вынимала их утром из кроваток, кормила, мыла, меняла им пеленки и несла к Сурмелине, которая к этому времени, благоухая огуречными шкурками, которые она клала на веки на ночь, начинала принимать визитеров. При виде Теодоры Сурмелина распахивала свои объятия, восклицала «Хризо фили!», выхватывала свою золотую девочку из рук Дездемоны и принималась покрывать ее поцелуями. Оставшуюся часть утра Лина пила кофе и развлекалась тем, что сурьмила ресницы маленькой Тесси, а когда начинала ощущать исходящий от нее неприятный запах, возвращала девочку обратно со словами: «С ней что-то случилось».

Сурмелина не сомневалась в том, что душа входит в ребенка только тогда, когда он начинает говорить. Поэтому она полностью предоставила Дездемоне заниматься поносами, лающим кашлем, отитами и носовыми кровотечениями. Однако когда к ней по воскресеньям приходили гости, она встречала их с разодетым младенцем, который играл роль идеального украшения. Сурмелина не умела обращаться с детьми, но еще меньше ей давались отношения с подростками. Зато она всегда была тут как тут, когда надо было устроить прием или пережить любовную драму, выбрать платье на вечеринку или разобраться с какой-нибудь щепетильной ситуацией. Таким образом, Мильтона и Теодору в раннем детстве воспитывали в лучших традициях Стефанидисов. И как когда-то килим разделял брата и сестру, так теперь шерстяное одеяло отделяло кузена от кузины. И как когда-то по горным склонам скакали две неразлучные тени, так и теперь они мелькали на заднем крыльце дома на Херлбат-стрит.

Дети росли. В год их купали в одной и той же ванночке. В два они пользовались одними и теми же карандашами. В три Мильтон забирался в игрушечный аэроплан, а Теодора крутила пропеллер. Однако Истсайд Детройта совершенно не походил на маленькую горную деревеньку. И здесь жила масса других детей. Таким образом, когда Мильтону исполнилось четыре, он пренебрег своей кузиной, предпочтя ей общество соседских мальчишек. Теодору, впрочем, это не сильно расстроило, так как к этому времени у нее появилась еще одна кузина.

Дездемона делала все возможное, чтобы сдержать свой обет и больше не рожать детей. Она кормила Мильтона грудью, пока тому не исполнилось три года, всячески препятствуя поползновениям Левти. Но делать это каждую ночь было трудно. Временами чувство вины за то, что она вышла за него замуж, начинало соперничать с чувством вины за то, что она отказывала ему в удовольствии. Порой его страсть становилась настолько отчаянной и жалостной, что она не могла не уступить ему. А иногда она сама нуждалась в утешении и ласке. Впрочем, это происходило не чаще нескольких раз в год, обычно летом. А иногда Дездемона выпивала слишком много вина на чьих-нибудь именинах, и тогда это тоже происходило. Так было и жаркой июльской ночью 1927 года, в результате чего на свет появилась девочка Зоя Елена Стефанидис, моя тетка Зоя.

Как только моя бабка узнала о том, что забеременела, ее снова начали мучать страхи, что ребенок родится с какими-нибудь жуткими уродствами. Православная церковь запрещала браки даже между детьми крестных родителей, утверждая, что это влечет за собой духовный инцест. Но могло ли это сравниться с браком Дездемоны? Он не шел с этим ни в какое сравнение. Поэтому Дездемона мучилась и страдала бессонницей все то время, пока в ней росло дитя. А то, что она обещала Панагии, Пресвятой Деве, больше никогда не рожать, еще больше утверждало ее в мысли, что теперь-то на ее голову непременно падет кара. И снова все ее тревоги оказались напрасными. Следующей весной 27 апреля 1928 года на свет появилась