— Я люблю правду! — кричал Зизмо. — Нет никаких доказательств того, что Смирна была подожжена турками. Это сделали греки, чтобы потом взвалить всю вину на турок.

Тут вмешивался Левти, чтобы предотвратить драку. После чего Зизмо уже держал свои политические взгляды при себе. Он мрачно пил кофе и читал разномастные журналы и брошюры, посвященные космическим путешествиям и древним цивилизациям. Потом он жевал лимонные корки и советовал то же Левти. Их теперь связывал дух товарищества мужчин, оказавшихся на задворках возникновения новой жизни, и как будущих отцов их больше всего интересовали деньги.

Дед никогда не говорил Джимми, из-за чего его уволили, но, похоже, Зизмо прекрасно понимал, с чем это могло быть связано. Поэтому через несколько недель он решил возместить убытки.

— Делай вид, что мы просто едем прокатиться.

— О'кей.

— А если нас остановят, ничего не говори.

— О'кей.

— Эта работа лучше, чем на заводе, можешь мне поверить. Пять долларов в день — это ничто. А здесь ты до отвала сможешь есть свой чеснок.

Они проезжают мимо развлекательных площадок Электрического парка. За окном туман, на часах — начало четвертого утра. Положа руку на сердце, в такое время все аттракционы должны быть закрыты, но мне надо, чтобы в этот день парк работал всю ночь, чтобы туман внезапно исчез и чтобы мой дед увидел, как по американским горам несется вагончик. Позволив себе этот дешевый символизм, я тут же подчиняюсь строгим правилам реализма и ответственно заявляю, что ничего такого они видеть не могли. Весенний туман окутывает опоры только что открытого моста Белль-Айл. В дымке мерцают желтые сферы уличных фонарей.

— Поразительно, сколько машин несмотря на поздний час, — замечает Левти.

— Да, здесь так всегда по ночам, — отвечает Зизмо.

Мост легко поднимает их над рекой и плавно опускает на другом берегу. Остров Белль-Айл на реке Детройт находится всего лишь в полумиле от канадского берега. Днем парк полон гуляющих и отдыхающих. Грязные берега усеяны рыбаками. Церковные деятели проводят здесь свои собрания. Однако с наступлением темноты остров становится пристанищем свободных нравов. В укромных уголках останавливаются машины любовников. А другие автомобили переезжают мост с целью совершения сомнительных сделок. Зизмо проезжает во тьме мимо восьмиугольных бельведеров и памятника Герою Гражданской войны и углубляется в лес, где когда-то жители Оттавы устраивали летние лагеря. Туман замутняет ветровое стекло. Листва берез кажется пергаментной под угольно-черным небом.

Как и у большинства машин того времени, у автомобиля Зизмо отсутствует зеркало заднего вида, поэтому он то и дело оборачивается, проверяя, не увязался ли за ними кто-нибудь. Таким образом они петляют по Центральной аллее и Стрэнду, трижды объезжая остров, пока Зизмо не успокаивается и не останавливает машину на северо-востоке, развернув ее в сторону Канады.

— Почему мы остановились?

— Сиди и жди.

Зизмо трижды включает и выключает фары и выходит из машины. Левти следует его примеру. Они стоят в полной темноте, прислушиваясь к плеску волн и сигналам грузовых судов. И вот издали доносится какой-то шум.

— А у тебя есть офис? — спрашивает дед. — Складские помещения?

— Вот мой офис, — Зизмо делает неопределенный жест рукой. — А это мой склад, — добавляет он, указывая на «паккард».

Шум становится громче, и Левти, сощурившись, вглядывается в туман.

— Когда-то я работал на железной дороге, — Зизмо вынимает из кармана сушеный абрикос и кладет его в рот. — На западе, в Юте. Надорвал себе спину. И тогда я поумнел. — Шум становится еще ближе, и Зизмо открывает багажник. И вот из тумана появляется катер — небольшое суденышко, на борту которого два человека. Они выключают мотор, и катер бесшумно вплывает в камыши. Зизмо передает одному из них конверт, а другой откидывает брезент на корме. Под ним в лунном свете поблескивают двенадцать аккуратно сложенных деревянных ящиков.

— Теперь у меня собственная железная дорога, — говорит Зизмо. — Разгружай.

Таким образом наконец выяснилось, чем именно занимается Джимми Зизмо. Он импортировал отнюдь не сушеные абрикосы из Сирии, халву из Турции и мед из Ливана по реке Святого Лаврентия — он ввозил виски «Хайрам Уокер» из Онтарио, пиво из Квебека и ром с Барбадоса. Будучи трезвенником, он зарабатывал на жизнь, покупая и продавая спиртное.

— Что делать, если все эти американцы пьяницы? — оправдывался он через несколько минут, когда ящики были погружены.

— Ты должен был раньше мне сказать! — гневно кричал Левти. — Если нас поймают, я не получу гражданства, и меня отправят обратно в Грецию.

— А у тебя разве есть выбор? Может, у тебя есть работа получше? И не забывай, мы оба ждем детей.

Так началась преступная жизнь моего деда. В течение последующих восьми месяцев он занимался вместе с Зизмо контрабандным ввозом спиртных напитков, вставая глубокой ночью и обедая на рассвете. Он усвоил сленг нелегальной торговли и вчетверо расширил свой словарный запас. Он научился называть спиртное «хуч», «бинго», «беличьей мочой» и «обезьяньими помоями», а питейные заведения «разливухами», «кабаками», «барами» и «рюмочными». Он заучил месторасположение всех подпольных баров, всех похоронных контор, которые бальзамировали тела не с помощью благовоний, а с помощью джина, все церкви, где прихожанам предлагалось не только освященное вино, и все парикмахерские, где в банках и склянках хранился дешевый джин. Левти подробно ознакомился с береговой линией реки Детройт, со всеми ее потаенными заводями и секретными причалами и научился распознавать полицейские катера на расстоянии в четверть мили. Занятие контрабандой требовало хитрости и ловкости. В широком масштабе бутлегерство контролировалось мафией и Пурпурной бандой. Но из соображений благотворительности они сквозь пальцы смотрели на любительское предпринимательство, когда речь шла о ночной поездке в Канаду и обратно на каком-нибудь рыболовецком суденышке. Женщины, пряча под юбками галлоны виски, переправлялись на пароме в Виндзор. И крупные воротилы, до тех пор пока это не мешало их деятельности, не препятствовали этому. Зизмо же действовал с куда большим размахом.

Они совершали свои операции по пять-шесть раз в неделю. В багажник «паккарда» помещалось четыре ящика и еще восемь на просторное заднее сиденье. Для Зизмо не существовало ни правил, ни чужих территорий.

— Как только они приняли сухой закон, я тут же пошел в библиотеку и изучил карту, — говорил он, объясняя, как он занялся этим делом. — И увидел, что Канада и Мичиган вплотную прилегают друг к другу. Тогда я пошел и купил билет до Детройта. Я приехал сюда нищим и пошел в греческий квартал к свату. Знаешь, почему я разрешаю Лине водить машину? Потому что она куплена на ее деньги. — Он удовлетворенно улыбнулся, но потом мысли его приняли другой оборот, и его лицо потемнело. — Хотя, имей в виду, я вообще-то не одобряю, когда женщины сидят за рулем. А теперь им еще дали и право голоса! Помнишь спектакль, на который мы ходили? — проворчал он. — Они все такие. Дай им волю, и они займутся любовью с быком.

— Это же просто миф, Джимми, — возразил Левти. — Его же нельзя понимать буквально.

— Почему? — осведомился Зизмо. — Женщины отличаются от нас. У них плотская природа. Самое лучшее, что с ними можно сделать, это запирать их в лабиринте.

— О чем ты?

— О беременности, — улыбнулся Зизмо.

И это действительно походило на лабиринт. Дездемона поворачивалась то туда, то сюда, то направо, то налево, пытаясь найти удобное положение. Не вылезая из постели, она блуждала по темным коридорам беременности, спотыкаясь о кости предшественниц, проделавших этот путь до нее. Сначала о кости своей матери Ефросиньи, на которую она внезапно стала походить, потом о кости теток, бабок и всех других женщин, уходящих в глубокую историю до самой праматери Евы, на чрево которых было наложено проклятие. Теперь Дездемона физически ощущала их, соразделяла с ними их боль и вздохи, их страх и