часть времени проводил в роще в состоянии все более нарастающего отчаяния. Несколько раз я спускался к берегу и сидел у моря, но потом и это перестал делать. Природа не приносила облегчения. Внешний мир закончился. Повсюду был только я.

Родители же мои переживали нечто совершенно обратное этому: куда бы они ни шли, что бы ни делали, они повсюду натыкались на мое отсутствие. Через три недели после моего исчезновения друзья и родственники перестали толпами посещать Мидлсекс. И дом затих. Перестал звонить телефон. Мильтон позвонил Пункту Одиннадцать, который жил теперь на Верхнем полуострове, и сказал: «У твоей матери тяжелый период. Мы до сих пор не знаем, где твоя сестра. Думаю, матери станет лучше, если ты приедешь. Почему бы тебе не появиться здесь на выходные?» Мильтон ни словом не обмолвился о моей записке. В течение всего моего пребывания в клинике он сообщал Пункту Одиннадцать лишь самые общие сведения. Брат, расслышав тревогу в голосе Мильтона, тут же согласился приезжать на выходные и останавливаться в своей старой комнате. Постепенно он выяснил все, что со мной произошло, и отреагировал гораздо спокойнее моих родителей. Это позволило им, по крайней мере Тесси, начать свыкаться с новой реальностью. Именно во время этих выходных Мильтон, мечтавший о восстановлении отношений с сыном, попробовал снова убедить его заняться семейным бизнесом.

— Надеюсь, ты уже расстался с этой Мег?

— Да.

— Ты бросил учебу. И что ты теперь будешь делать? Мы с матерью плохо себе представляем, как ты там живешь.

— Работаю в баре.

— В баре? И кем же?

— Поваром.

Мильтон чуть выждал.

— Может, тебе лучше заняться Геракловыми хот-догами? Ты же их изобрел.

Пункт Одиннадцать не сказал ни «да» ни «нет». К этому времени ему было уже двадцать лет, и он начал лысеть. Когда-то он был книгочеем и изобретателем, но шестидесятые все изменили. Под влиянием этого десятилетия он стал вегетарианцем, приверженцем трансцендентальной медитации и потребителем пейота. Когда-то давным-давно он распиливал пополам мячики для гольфа, чтобы выяснить, что у них внутри, теперь его интересовало содержимое собственной головы. Убедившись в полной бесполезности формального образования, он перебрался на Верхний полуостров, подальше от цивилизации. Мы оба возвращались к природе: Пункт Одиннадцать на Верхнем полуострове, я — в парке «Золотые ворота». Однако к тому моменту, когда отец сделал ему свое предложение, он уже начал уставать от глуши.

— Ну пошли, давай съедим по хот-догу, — предложил Мильтон.

— Я не ем мяса, — ответил Пункт Одиннадцать. — Как я могу заниматься рестораном, если я не ем мяса?

— А я как раз подумываю о том, чтобы открыть салат-бары, — сказал Мильтон. — В наше время многие предпочитают безжировую диету.

— Это хорошая мысль.

— Ты правда так думаешь? Тогда ты этим и займешься, — и Мильтон шутя толкнул Пункт Одиннадцать локтем. — Начнем с того, что назначим тебя вице-президентом, ответственным за салат- бары.

И они отправились в центральный ресторан. Когда они прибыли туда, посетителей было хоть отбавляй.

— Привет, соотечественник, — поприветствовал Мильтон своего менеджера Гаса Зараса.

Гас поднял голову и тут же расплылся в улыбке.

— Привет, Милт. Как дела?

— Отлично. Я привез сюда будущего босса, чтобы он ознакомился с местом, — и он указал на Пункт Одиннадцать.

— Добро пожаловать в семейную династию, — распростер объятия Гас и громко рассмеялся. Однако, спохватившись, тут же оборвал себя и спросил: — Что-нибудь будешь, Милт?

— Два со всякой всячиной. А у нас есть что-нибудь вегетарианское?

— Фасолевый суп.

— Отлично. Принеси моему сыну тарелку фасолевого супа.

— Будет сделано.

Мильтон и Пункт Одиннадцать выбрали себе место и стали ждать. После долгой паузы Мильтон спросил:

— И знаешь, сколько таких заведений нынче принадлежит твоему отцу?

— Сколько?

— Шестьдесят шесть. И еще восемь во Флориде.

Там пролегала граница деятельности его рекламодателей. Мильтон молча съел свои хот-доги, прекрасно понимая, почему Гас так гостеприимен. Потому что он думал то же, что думают все остальные в тех случаях, когда сбегает девочка. Он предполагал наихудшее. Иногда это приходило в голову и Мильтону. Но он никому в этом не признавался, даже себе. Но всякий раз, когда Тесси начинала говорить о связывающей нас пуповине и о том, что она ощущает меня, Мильтон заявлял, что от всей души хочет ей верить.

Однажды в воскресенье, когда Тесси собиралась в церковь, Мильтон вручил ей чек на крупную сумму.

— Купи побольше свечей и поставь их за Калли, — передернул он плечами. — Во всяком случае, не повредит.

«Что со мной творится? — покачал он головой после ее ухода. — Свечи! Ну надо же!» И он страшно разозлился на себя за то, что поддался каким-то предрассудкам, и снова поклялся себе, что непременно найдет меня и вернет обратно. Рано или поздно судьба должна была ему улыбнуться, и уж тогда Мильтон Стефанидис не упустит своего шанса.

«Мертвецы» приехали в Беркли, и Мэт с компанией отправился на концерт, поручив мне присматривать за лагерем.

Я проснулся в полночь от звуков голосов. Среди кустов мелькал свет. Слышалось какое-то бормотание. Листья над моей головой стали словно прозрачными, и я увидел переплетение ветвей. Луч света заплясал по земле, выхватывая из темноты части моего тела, а в следующее мгновение ворвался в отверстие моего логова.

Они сразу набросились на меня. Один светил фонариком мне в лицо, а другой прыгнул на грудь и прижал мои руки к земле.

— Проснись и пой! — произнес тот, который был с фонариком.

Это были двое бродяг с противоположной стороны дюн. Один уселся на меня верхом, а другой принялся обыскивать лагерь.

— Ну и что тут у вас есть хорошенького?

— Ты посмотри на него, — заметил другой. — Он чуть не обосрался от страха.

Я плотно сжал колени, снова ощутив прилив чисто женского ужаса.

Больше всего их интересовали наркотики. Тот, что с фонариком, перетряхнул наши спальные мешки и обыскал мой чемодан, после чего вернулся и опустился рядом со мной на одно колено.

— А где все твои приятели, старик? Ушли и бросили тебя одного?

Он начал обшаривать мои карманы и, обнаружив в одном из них бумажник, тут же опустошил его. Однако когда он вытряхивал деньги, вместе с ними выпали и мои школьные документы, и он, направив на них свет, принялся их рассматривать.

— А это чьи? Твоей подружки? — и он с усмешкой уставился на фотографию. — Она отсасывать умеет? Спорю, что умеет. — Он раздвинул ноги и приложил фотографию к промежности. — Да! Еще как!

— Дай-ка мне посмотреть, — попросил тот, что сидел на мне.

И парень с фонариком бросил удостоверение мне на грудь. Сидевший на мне склонился ближе и прошипел;