не должно мешать то, что уже считается далеким прошлым. Ему это удалось без труда, и сейчас он живет в недоступном кругу собственной жизни, таинственный и навсегда утраченный. Любовь к нему возникла так неожиданно, что ж, любовь иногда возникает именно так. Сколько тысяч нежных движений, сколько надежд, а он взял и ускользнул, и так ловко. Как когда-то после смерти родителей, ее охватили болезненные черные мысли. Мать и отец умерли, когда Митци было двадцать с небольшим. После этого никто, кроме Остина, не относился к ней по-настоящему нежно. Он легкомысленно внес в ее жизнь сладость, но при этом не любил ее такой любовью, которая рождает нового человека. Лишь родительская любовь способна на это. Особая атмосфера той давней любви сейчас вернулась к ней – застенчивая неуклюжесть гордящегося ею отца, однообразный, но милый сердцу уклад их бедного жилища. Она сбросила с себя это все, смыла застоявшийся запах, хотя всегда любила родителей. В дни своей славы, легкая как перышко, быстрая как птица, стройная, как этрусская богиня, она воображала себя кем-то другим. В действительности она никогда не менялась. По-прежнему была папиной дочкой, Митци, ребенком из того потерянного дома. Жизнь ее, вместо того чтобы насыщаться богатством, свободой и успехом, теряла краски, пока не стала совсем бесцветной.

В годы успеха, путешествуя по всему миру, она почти каждый день посылала родителям открытки. И они стали ликующей летописью ее побед, чем-то вроде несмолкающих фанфар. Митци доставляло особое удовольствие выбирать самые яркие открытки и наклеивать на них марки. Даже сейчас, замечая на прилавке эффектную открытку, она чувствовала большое желание купить ее и через это выразить свою нежность. После смерти матери, убирая дом, она нашла все эти открытки, сотни открыток в большой картонной коробке. Сейчас эта коробка стояла у нее под кроватью. Она тяжело села на постель и ногой вытащила коробку. Начала копаться в куче открыток. Альпы. Средиземное море. Сидней. Сан-Франциско. Неужели я была в этих местах? Замки. В забытых теперь странах. Яркий мир, не достигающий сознания. Она смотрела на все это и не верила. А на обороте одни и те же слова: «Здесь очень весело. Надеюсь, вы здоровы. Солнце пригревает чудесно. Жарко, море вина. Солнце и вода чудесные. Обнимаю». Неужели мир – это только солнце, вино и пляжи? Память о солнце сжалась и перестала согревать. И грело ли оно когда-нибудь? Чем была та жизнь? Как она удивилась, впервые увидев вершины гор, покрытые снегом! Собственным глазам не верила. Но сейчас все умерло. Даже о любимом отце она не заботилась по-настоящему, и его любовь не смогла защитить ее. «Я не использовала своих возможностей, – думала Митци, – а сейчас уже поздно. У меня нет ни работы, ни денег, ни Остина. Никто обо мне не заботится, и никого не интересует, жива я или нет. Могу просидеть в этом доме целую вечность, и никто ко мне не заглянет». Она рассеянно перебирала открытки. Одна была чистая, вытащила ее. На открытке был ледник в Шамони, и от этого неожиданно возникло живое ощущение – солнца, снега, лыжни. Перевернула открытку и, взяв карандаш, написала адрес Остина. Рядом приписала: «Тут светит солнце. Жаль, что ты не со мной. Желаю успеха». Воткнула открытку над кроватью. Митци думала об отце, и ей казалось, что он притягивает ее к себе. Когда его гроб опускали в могилу, она думала, что ее жизнь тоже закончилась. Кто знает, может, в самом деле тогда и закончилась. Вскоре после этого она повредила ногу и тем самым уничтожила и себя. Осталось только довести дело до конца. Митци потащилась к буфету, где отыскала флакон с таблетками снотворного, выписанными доктором. Она приняла тогда всего одну или две. Сейчас примет остальное. Все будут сожалеть. Остин тоже будет сожалеть. Такого он не предвидел. Будет жалеть. Слезы… Она пошла за водой, открыла бутылку виски. Начала глотать таблетки, запивая виски и задыхаясь от рыданий.

В это время Остин с чемоданом стоял перед парадной дверью Вальморана.

Он был в чрезвычайно приподнятом настроении. Крупные тревоги миновали, и, пройдя через испытания, он приближался сейчас к ясному пониманию всего, к уверенности. Беспокоил его только Монкли. Остин проводил много времени в больнице, где, исполненный нервной, болезненной жажды докопаться до самого худшего, упорно засыпал Нормана вопросами, желая узнать, как много тот помнит. Миссис Монкли непрерывно благодарила его за заботу и доброту. Остин следил за взглядом Монкли, желая увидеть, не прячется ли в глубине этих глаз возвращающаяся память о случившемся. Но никаких намеков не обнаруживал. Во многих отношениях больной чувствовал себя лучше. Узнавал жену, понимал, что происходит вокруг, и даже рассуждал о будущем. Помнил первые дни в больнице и вспоминал детство. Руки и ноги у него действовали. Смутно помнил, что женат. А вот события недавнего прошлого начисто стерлись из его памяти. Попытки Остина выяснить что-нибудь закончились ничем. «Не помнишь, как дал мне прочитать свой роман?» – «Роман? Нет». Остина он, видимо, принимал за врача и горячо благодарил за визиты. Остин приносил ему фрукты и цветы. По мнению врачей, полного выздоровления быть не могло. Таким образом, все складывалось как нельзя лучше.

После того как Дорина застала его в объятиях Митци, он почувствовал себя настолько опозоренным и грязным, что не решался взглянуть жене в глаза. Написал ей два покаянных письма, но постепенно пришел к выводу, что следует действовать более решительно. Не такое уж страшное преступление – обнять женщину, когда жена тебя бросила. Больше всего его поражало полное несходство этих женщин. Как он, муж Дорины, мог унизиться до флирта с неотесанной, простецкой хозяйкой дома? Ее жалко стало, вот в чем дело, по этой причине он уже не раз был любезен с другими женщинами. Что за бедлам! Он как-то держался только благодаря тому, что Дорина была изолирована от мира и отделена от него стеной. Пока она сидела под замком, он совершенствовал свой разум и входил в новую фазу. А ее оставлял на потом. Но потом по воле провидения Дорина на краткий миг вдруг оказалась в его мире, чтобы вырвать его из заколдованного круга. Это появление вернуло его к действительности. И дало понять, что со всеми призраками, проникающими в их жизнь, они должны сражаться вместе. Разлука только увеличивала боль и хаос. Но их отдаление также показало тот несомненный факт, что они принадлежат друг другу, что, к лучшему это или к худшему, они связаны цепью навсегда, их разум взаимосвязан до последнего дрожащего атома осознания. Люди, так соединенные, должны жить вместе, даже если совместная жизнь – мучение, так как жизнь вдали друг от друга – еще большее мучение. Так считал Остин. И по мере приближения к Вальморану его решимость все более подкреплялась надеждой. То, что чувствовал он, Дорина обязана чувствовать тоже. Пробил час, и они снова обретут друг друга, потому что иначе нельзя.

Открыла миссис Карберри. Несколько дней она не приходила на работу: заболел младший ребенок, к тому же надо было вести Рональда в больницу на какое-то обследование. Она сказала, что мисс Дорина еще лежит в постели и ему надо подождать в гостиной. В Вальморане Дорину упорно называли «мисс», но это звучало так естественно, что Остин почти не замечал. Он стоял в гостиной и дрожал от радости и желания. О, как он будет нежен! О, как она будет рада!

Вышла Мэвис. На ней был голубой передник, слегка вьющиеся волосы перевязаны ленточкой. Выглядела она очень усталой.

– Прошу прощения за столь ранний визит, – начал он, – но я хотел бы увидеться с Дориной, если можно.

– Дорины…

– Мэвис, я наконец решился. Прошу тебя, прости меня. Я знаю, что никуда не гожусь. Смотри, принес чемодан. Ты согласилась бы жить под одной крышей с семейной парой?

– Семейной?

– Со мной и Дориной! Супруги Гибсон Грей, в конце концов нашедшие свое счастье! Это случилось, ты видишь, великий момент настал, я знал, что он настанет, и Дорина знала. Мы останемся, да? Ты согласна, Мэвис? Позови ее, прошу тебя. Я встану перед ней на колени. Увидишь, как она обрадуется…

– Ее здесь нет, – произнесла Мэвис.

– А когда вернется?

– Не знаю.

– Я подожду. Мэвис, ты не сердишься? Я знаю, что я ужасен. Она пошла в магазин?

– Мы тебе звонили, но никто не брал трубку. Думали, может, она у тебя.

– Как это у меня?

– Она исчезла. Я думала, она у тебя. И Шарлотте звонила, но ее все еще нет дома. Где Дорина, понятия не имею.

– Ты должна знать… она же не могла просто так исчезнуть… ничего мне не говорила.

– Мне тоже не говорила. Просто собрала чемодан и ушла. Прихожу домой и…