– Исключительно, чтобы нам досадить, показать, что мы ей не нужны нисколько. Но это пройдет. И она приедет в Виллу, обязательно. Не отказала маме, не откажет и нам. Ведь она любит нас и дорожит семьей, а прочее – только притворство. Ты, я, Грейс, Лотти и Патрик – все вместе мы сможем одолевать трудности.

– Тебе бы надо поехать к Шарлотте, навестить.

– Ты прав. Но я так расстроилась из-за Грейс, а сейчас еще и из-за Пенни… Боже, мне надо одеваться… Пинки, какой ужас, я же не знаю, что сказать Пенни. Наверное, не буду звонить, а прямо поеду к ней. И еще сегодня столько дел. Одморы придут на ужин, хоть одно светлое пятно. Меня поддерживает надежда, что…

– М-да, сегодня определенно плохой день. Ты смотрела «Таймс»?

– Нет, а что?

– «Объявлена помолвка Себастьяна Роберта, старшего сына мистера и миссис Одмор, с Карен Джанайс, дочерью мистера и миссис Арбатнот…» Ну, Клер, будет, будет…

– Снобка ты, и этим все сказано, – изрекла Митци.

Шарлотта промолчала. Продолжала укладывать вещи в чемодан.

– Тебе не дано, – продолжала Митци. – Не умеешь сосуществовать рядом с другим человеком. Просто не дано тебе, и все. Ты всегда жила в маленьком таком, аккуратном мирочке, в мирке, где каждый человек замкнут в своем флакончике. Ну вот со сколькими людьми ты по жизни была знакома, только честно? Да ты давно померла, закоченела сто лет назад. Как есть старая дева. На тебя посмотришь – и сразу поджилки начинают дрожать. Живешь чисто по правилам. Тебя всю жизнь защищали, ухаживали за тобой, баловали, в шляпки наряжали, в кружевца, в перчаточки. Да ты же по-настоящему и людей-то не видела.

Шарлотта молчала.

– И зачем я приготовила эту яичницу, сама не знаю. Зачем, если все распалось, умерло в наших с тобой отношениях? И есть не хочу. Мне от тоски плохо. А тебе все равно! – Она стряхнула яйца с тарелки в ведерко.

Шарлотта не произнесла ни слова.

Из кухни дверь вела прямо в комнату Шарлотты. Домик был небольшой. Садик красивый, с дорожкой, выложенной камешками. По одну сторону от домика рос еловый лес, тоже небольшой, с другой стороны стоял соседний домик из красного кирпича, за ним еще один. Чтобы от них отгородиться, Шарлотта уже посадила несколько буков.

– Никого в своей жизни ты не любила. Наверное, и не умеешь любить.

– Это никого не касается.

– Ну хорошо, кого ты любила, скажи?

Шарлотта окинула взглядом вещи, тщательно уложенные в чемодане. Жизнь рушится, а привычка все аккуратно складывать остается. Тяжело дыша, прикусила нижнюю губу. Нет, ни слезинки не уронит, решено. Митци успела дважды устроить истерику, да и собственных слез хватало. Митци сейчас смотрела зло, и глаза у нее были сухие, но если бы Шарлотта показала слабость и разрыдалась, Митци сразу бы подхватила.

– Ты что, язык проглотила, дорогуша?

– Отстань от меня, прошу.

– Отстань, отстань! Когда ты треплешься, это называется доказывать, а когда я – так сразу «отстань».

– Я сожалею, Митци…

– Ничего ты не сожалеешь. Если бы сожалела, не собирала бы сейчас вещички. Струсила!

– Лучше уйти сейчас. Чем дальше, тем будет хуже.

– С какой стати? Ну зачем вообще уходить? Не сделав ни одной попытки.

– Потому что бессмысленно.

– Но почему?

– Причина вполне заурядная. Несходство характеров.

– Какая глупость! Несходство! Прямо как в газете! Вот уж не думала, что ты такая глупая! Но в несходстве и состоит любовь.

– Ничего хорошего не получится. Мы ошиблись.

– Мы ошиблись. Хорошенькое дело. О чем же ты думала, когда мы покупали этот домик, брали кредит, выбирали пса? Пирру такой расклад не по душе, скажи, Пирр!

Лежа на подстилке около кухонной плиты, Пирр, массивный черный лабрадор, в энный раз взятый из собачьего приюта в Баттерси, с беспокойством следил за ссорой и помахивал хвостом. Ему, видно, на роду было написано оказываться в семьях, где муж и жена сначала ссорились, а потом расходились, бросая его где попало – на шоссе, на заброшенных вересковых лугах, на углу улицы. Сначала его звали Сэмми, потом он стал Ральфом, затем Бобо. Только-только привык к новому имени. Какое-то время жил возле новых хозяев безмятежно, в уютном домике, возле леса, полного зайцев. И вот, кажется, старая песня начинается снова. Ловя знакомые звуки – выкрики, плач, рыдание, – пес умоляюще махал хвостом. Вопреки нескончаемым жизненным тяготам великодушная любящая душа и врожденное добродушие защищали его от невроза. Он никому не желал зла. В гневе людском усматривал своего рода болезнь человеческой расы, ну и причину всех своих горестей.

– Прости, – сказала Шарлотта.

– Да и некуда тебе сейчас идти. Последний автобус уже ушел. К тому же дождь.

– Соберу вещи, позвоню, закажу такси и поеду на вокзал.

– А потом куда?

– К сестре.

– О, и станешь ее домашней собачкой. Прости, Пирр. У Пирра больше достоинства, чем у тебя. Ведь ты их на дух не переносишь. Сама мне сказала.

– Переношу или нет, но они мои родные.

– Правильно, долой любовь. Гони ее, гони прочь.

– Ты не права…

– Я, слава Богу, умею чувствовать и горжусь этим. Чем еще мне гордиться?

– Я нуждаюсь в любви. – Шарлотта села на кровать. – Мне больше ничего, кроме любви, не надо. Но мы с тобой не можем найти общего языка, у нас вместе ничего не получается. Ты вечно ругаешься, я обижаюсь.

– Извини, я не получила воспитания. Росла в доме, где было двадцать пять соседей и один туалет.

– Ты не получила образования. – Шарлотта закрыла чемодан и поставила на пол.

– Тоже мне загвоздка! Я могу наверстать, что, разве не так?

– Нет, Митци. Мы с тобой слишком разные, живем на разных уровнях. То, что для одной привычно, другую возмущает.

– Не умею, допустим, пользоваться ножичком и вилкой?

– Манеры тоже важны…

– Если бы ты слышала, что сейчас говоришь…

– Во всем виновата только я, признаю…

– Какая жалость, что у меня нет магнитофона.

– Мне надо было иметь хоть каплю здравого смысла, чтобы понять: из этой затеи ничего не выйдет. Ты была так добра ко мне, когда мне было плохо, ты была благословенной переменой…

– Ну так почему бы тебе не остаться?

– В то время все это было чем-то новым. Я согласна, не надо было покупать дом, брать Пирра. Мы спешили. Слишком суетились, ведь перед нами открывалась новая жизнь, слишком красивая для реальной. И поэтому при малейшей неудаче все начинало идти вкривь и вкось.

– То, что ты называешь суетой, я называю любовью. Я тебя люблю, Шарлотта. Ты пробудила во мне любовь, разрешила любить себя, и поэтому ты не можешь просто так уйти.

– Чем дальше, тем будет хуже.

– Ты твердишь это постоянно.

– Даже любовь отступает перед нею.