флакон. Он двигался как во сне, сопровождаемый по пятам двумя откровенными детективами. Они побывали с ним в Париже и знали о его тамошних делах все, что стоило знать, – по крайней мере с точки зрения романиста. (Между собой они называли его Достопочтенный Бабник, но это было скорее остроумной игрой на егофамилии, чем порицанием его любовных интрижек, в которых он, если говорить начистоту, проявлял изрядную робость, а то и поддавался паническому страху.)
Леди Троббинг и миссис Блекуотер отер, сестры-близнецы, чей портрет кисти Милле был недавно продан на аукционе у Кристи за рекордно низкую цену, сидели на палубной скамейке тикового дерева, ели яблоки и пили то, что леди Троббинг со старомодной игривостью называла «шипучкой», а миссис Блекуотер именовала более эксцентрично – «шампань», произнося это слово в нос, на французский лад.
– Посмотри, Китти, ведь это мистер Фрабник, тот, что на прошлой неделе был премьер-министром.
– Не может быть, Фанни, где?
– А вон, чуть впереди тех двух мужчин в котелках рядом со священником.
– Да, похоже на его фотографии. Какой у него странный вид!
– В точности так выглядел покойный Троббинг… весь тот последний год.
– … А мы ведь не подозревали, пока кто-то не нашел флаконы под половицей в его гардеробной… а то мы все думали, что он просто пьет…
– По-моему, в наши дни премьер-министры были маркой выше, ты не находишь?
– Говорят, на мистера Фрабника имеет влияние только одна особа…
– Из японского посольства…
– Разумеется, милочка, только не говори так громко… Но серьезно, Фанни, как ты думаешь, мистер Фрабник действительно такой?
– Фигура у него для его возраста вполне хорошая.
– Да, но его возраст и этот явно полнокровный тип так часто бывают обманчивы. Еще бокал? Не пожалеешь, когда мы отчалим.
– А я думала, мы уже плывем.
– Чудачка ты, Фанни, такие уморительные вещи говоришь.
И пьяненькие старушки, давясь от беззвучного смеха, под ручку отправились вниз, в свою каюту.
Из остальных пассажиров одни заткнули уши ватой, другие надели темные очки, а кое-кто ел сухари из бумажных пакетов – говорят же, что индейцы едят змеиное мясо, чтобы перехитрить врага. Миссис Хуп лихорадочно твердила формулу, которой обучил ее в Нью-Йорке один йог. Немногочисленные «морские волки», чей багаж пестрел ярлыками многих плаваний, расхаживали по палубе, вызывающе попыхивая короткими вонючими трубками и подбирая партнеров для партии в бридж.
За две минуты до того, как пароход должен был отойти, когда уже раздавались вокруг первые предупредительные свистки и возгласы, по трапу поднялся молодой человек с чемоданом. Ничего примечательного в его внешности не было. Он выглядел в точности так, как выглядят подобные ему молодые люди; свой чемодан, до противности тяжелый, он нес сам, потому что у него не осталось ни одного франка да и почти никакой другой валюты. Он прожил два месяца в Париже, где писал книгу, а теперь возвращался домой, потому что сделал по почте предложение и получил согласие. Звали его Адам Фенвик- Саймз.
Отец Ротшильд приветливо ему улыбнулся.
– Едва ли вы меня помните, – сказал он. – Мы познакомились пять лет назад в Оксфорде, на завтраке у декана Баллиол-колледжа. Мне будет интересно прочесть вашу книгу, когда она выйдет, – сколько я понимаю, это автобиография? И разрешите мне одним из первых поздравить вас с вашей помолвкой. Боюсь, вы убедитесь, что ваш тесть несколько чудаковат… и забывчив. Этой зимой он перенес сильный бронхит. Дом – сплошные сквозняки, непомерно велик по нашим временам. Ну что ж, пойду к себе. На море волнение, а я плохо переношу качку. Встретимся двенадцатого у леди Метроленд, а если посчастливится, то и раньше.
Адам не успел ничего ответить – иезуит уже исчез. Вдруг голова его опять возникла рядом.
– Здесь находится одна весьма опасная и неприятная женщина, некая миссис Оранг.
Он опять скрылся из глаз, и почти тотчас же пароход заскользил прочь от пристани, к выходу из порта.
Началась качка, то бортовая, то носовая, а то пароход, весь дрожа, замирал на месте, над бездной черной воды, после чего низвергался, как вагонетка на американских горах, в безветренную глубину и снова взлетал прямо в пасть к урагану; то он прорывал себе путь, судорожно тыкаясь носом, как терьер в кроличьей норе, то падал камнем, как лифт. Этот последний его трюк доставлял пассажирам больше всего мучений.
– Ой, – стонал Цвет Нашей Молодежи. – Ой! Ой! Ой!
– Точно из тебя сбивают коктейль, – сказал Майлз Злопрактис. – Ну и лицо у вас, деточка, – оттенка нильской воды.
– Это же заболеть можно, – сказала мисс Рансибл и, что редко с ней случалось, попала в точку.
Китти Блекуотер и леди Троббинг лежали одна над другой на своих койках, содрогаясь от парика до пят.
– Как ты думаешь, неужели это шампань…
– Китти.
– Да, милочка?
– Китти, мне кажется… нет, я уверена, у меня есть где-то нюхательные соли… Китти, я подумала, тебе там ближе… А мне отсюда слезать просто небезопасно… как бы не сломать ногу…
