получилось.

Ушаков стоял, с какою-то грустью глядя, как от него уходит его ненадежный союзник.

Он оставался с другим, еще менее надежным.

Приходилось идти в Неаполь. Делать чуждое для России, чужое, ненужное дело.

Моряки Ушакова внезапным броском заняли Рим, а чудо-богатыри Суворова били лучших французских генералов на берегах Треббии и у Нови.

Но после того как русские солдаты и матросы освободили от французов Северную Италию, они вдруг оказались не нужны своим «союзникам».

Австрия и Англия, использовав в своих интересах силу России, стали постепенно выживать русских из района Средиземного моря.

Выживали разными методами, хотя одинаково последовательно и вероломно.

Тогда Павел I отозвал армию и флот в Россию.

Ушаков вернулся на Корфу и вынужден был простоять здесь еще полгода, собирая свои суда, разбросанные по разным местам, и готовясь к далекому походу в Севастополь.

За освобождение «всех похищенных французами прежде бывших венецианских островов» и за взятие острова Корфу император Павел пожаловал Ушакову чин адмирала.

Это была последняя царская награда «морскому Суворову», непобедимому флотоводцу.

Султан прислал Ушакову челенг — перо, осыпанное алмазами. Челенг считался у турок самым высоким отличием. Кроме того, подарил дорогую соболью шубу, табакерку, украшенную алмазами, и тысячу червонных.

Павел I наградил за взятие Корфу только Ушакова и Пустошкина (он был зол, что упустили «Женеро»), а султан вспомнил и о русских матросах: прислал им три с половиной тысячи червонных.

Отраднее всего была искренняя благодарность населения островов.

Последние месяцы пребывания русского флота на Корфу вылились в сплошное чествование русских моряков и их знаменитого адмирала.

Каждый освобожденный остров считал святой обязанностью сделать какой-либо подарок своему избавителю.

Остров Корфу поднес Ушакову золотой меч, осыпанный алмазами. Кефалония и Итака — золотую медаль, Занте — золотой меч и серебряный щит.

В благодарственных адресах Ушаков назывался «спасителем» и «отцом» Ионических островов.

На медали острова Итака была надпись:

«ФЕДОРУ УШАКОВУ,

РОССИЙСКИХ МОРСКИХ СИЛ ГЛАВНОМУ НАЧАЛЬНИКУ,

МУЖЕСТВЕННОМУ ОСВОБОДИТЕЛЮ ИТАКИ».

Здесь его оценивали по достоинству, а дома — его ждала все та же глухая зависть бездарностей, графская неприязнь и непрекращающиеся козни.

Ушаков чувствовал, что в России уже начинают забывать о подвигах русского флота в далеком Средиземном море. Он так и писал Томаре:

«За все мои старания и столь многие неусыпные труды из Петербурга не замечаю соответствия. Вижу, что, конечно, я кем-нибудь или какими-нибудь облыжностями расстроен; но могу чистосердечно уверить, что другой на моем месте, может быть, и третьей части не исполнил того, что я делаю…

Зависть, быть может, против меня действует за Корфу; я и слова благоприятного никакого не получил, не только ничего того, что вы предсказывали. Что сему причиною? Не знаю…

Столь славное дело, каково есть взятие Корфы (что на будущее время эпохою может служить), принято, как кажется, с неприятностью, а за что — не знаю.

Мальта — ровесница Корфу; она другой год уже в блокаде и когда возьмется, еще неизвестно, но Корфу нами взята почти безо всего и при всех неимуществах…»

И все-таки домой, в Россию, хотелось.

Хотелось увидеть ставшие родными крымские берега. Бурное, своенравное, но пленительное Черное море. Услышать теплый ветерок с гор, насыщенный запахами полыни и мяты.

Матросы всё чаще говорили:

— Эх, поскорее бы домой!

— Хорошо, братцы, по морозцу пройтись!

— Березку бы увидать!

— Щец покушать!

— А я бы за снежок все отдал!

И вот наконец в июле 1800 года Черноморская эскадра пошла на восток, домой.

Русский флот только еще возвращался, в то время как сухопутная армия давно уже была дома, а ее прославленный, непобедимый полководец спал вечным сном в стенах Александро-Невской лавры.

Когда Ушаков вернулся в Севастополь, Мордвинов уже не командовал Черноморским флотом. Вместо него в Николаеве сидел такой же никчемный, бесталанный адмирал Виллим фон Дезин. Он всегда завидовал талантливому Ушакову и не любил его.

Федор Федорович не получил назначения никуда — ни к флоту, ни в Черноморское адмиралтейское правление. Адмирала Ушакова, который выпестовал Черноморский флот, который привел его к стольким славным победам, отстранили от руководства флотом.

Его заставили отчитываться по денежным и хозяйственным делам экспедиции на Ионические острова.

Знаменитый флотоводец потонул в тыловых бюрократических канцеляриях, — вынужден был заниматься тем, что всю жизнь презирал и ненавидел.

И так он оставался не у дел до того момента, когда на престол вступил Александр I.

Прославленного в боях адмирала Федора Ушакова назначили командовать Балтийским гребным флотом, который не имел ровно никакого значения для обороны отечества.

Александру I не нужны были такие флотоводцы, как Ушаков, — царь не любил и боялся моря. Необходимость самого существования русского флота Александр I брал под сомнение. Он учредил Особый комитет, который должен был, по мысли царя, принять меры «к извлечению флота из настоящего мнимого его существования и к приведению оного в подлинное бытие».

В комитет, разумеется, не вошел ни один боевой адмирал. Зато в нем были широко представлены все придворные «флотоводцы» — Мордвинов, фон Дезин, Чичагов, а председательствовал в нем вовсе ничего не смысливший в морском деле граф Александр Воронцов.

Комитет пришел к единодушному заключению, что «России быть нельзя в числе первенствующих морских держав, да в том ни надобности, ни пользы не предвидится. Прямое могущество и сила наша должна быть в сухопутных войсках».

Комитет начисто зачеркивал всю славную историю русского флота: Гангут и Гренгам, Хиос и Чесму, все черноморские победы и блестящую Ионическую кампанию Ушакова.

Потому-то сильно пошел в гору Николай Мордвинов.

Мордвинов умел хорошо пускать пыль в глаза, был велеречив и при всей своей пасторской, «святой»