Она вошла.

Он последовал за ней, оттолкнув Джерри с дороги, и закрыл дверь. А также запер ее на замок.

Элайн сидела в одном из больших кресел с узором в цветочек и толстой обивкой, почти утонув в плюшевом сиденье между высокими, толстыми подлокотниками. От стула неприятно пахло пылью и старостью. Но это, решила она, было самой незначительной из ее неприятностей.

Напротив нее Бесс и Джерри сидели вместе на алом парчовом диване, согнутые в три погибели, сморщенные, высохшие, как будто обезвоженные. Джерри держался за голову и время от времени издавал низкий, дрожащий стон боли, который несколько напоминал Элайн мычание коровы. Его страдания слишком старательно демонстрировались, его стоны слишком хорошо рассчитывались по времени, чтобы принимать их за чистую монету; Бесс явно сжималась от страха, уверенная — как начинала понимать Элайн, — что Гордон на самом деле больше не Гордон, а перевоплотившийся дух Амелии Матерли. Конечно, тот же страх совершенно парализовал Джерри. Но он то ли стыдился это признать, то ли пытался совладать со своими страхами. Он воспользовался своей раной как предлогом для бездействия.

Гордон стоял между ними троими и дверью. Он прохаживался взад-вперед, не сводя с них глаз, гораздо более бдительный, чем Элайн могла бы ожидать от сумасшедшего.

Это он перерезал телефонный шнур. Элайн была в бешенстве от пожилой четы. Их трое, а Гордон — один. Не будь Бесс и Джерри настолько охвачены суеверным страхом, они сумели бы одолеть его, несмотря на его размеры. Но она знала: ни тот, ни другая не сдвинется с места, чтобы ей помочь, если она затеет противоборство.

— Ты просила объяснения, — начал Гордон. Его лицо походило на экран, на который проецировалась петля пленки со сменяющими друг друга эмоциями: страх, радость, ненависть, зависть, сомнения, веселье, благоговейный ужас, любовь, недоверие, снова страх, снова радость, мало соотносившиеся с тем, что он говорил, и с тем, что выражали его черты. Он находился гораздо дальше на пути к безумию, чем внизу, в гараже. Что-то связанное с его “объяснением” всколыхнуло глубинное зло внутри его и ввергло его в еще большие глубины маниакально-депрессивных перепадов. Безусловно, он убьет всех троих, когда дойдет до ручки. А начнет он с Элайн — единственной, кто способен оказать ему серьезное сопротивление.

— А у тебя есть объяснение. Гордон? — спросила она. Это было рискованно — подначить его. Но она знала: их единственный шанс в том, чтобы на “объяснение” ушло как можно больше времени. Возможно, никто их не хватится. Возможно, никто не наткнется на них. Но шансы возрастали с каждой минутой, которую они выгадывали.

— Я уже говорил тебе, что я не сумасшедший, — твердил он.

— Он не сумасшедший, — вставила Бесс. — Тут дело сложнее. Мы пытались рассказать вам, мисс Шерред, мы пытались рассказать вам, что тут дело сложнее.

— Книга, — вспомнила Элайн.

Бесс кивнула.

Элайн повернулась к Гордону:

— Объясни мне, почему ты делал все эти вещи и почему хотел убить и меня.

— Это началось сразу после того, как дедушка вернулся из больницы. — Его глаза, казалось, смотрели на нее и в то же время за нее. — Какое-то время, пока мы готовили для тебя комнату, у нас тут работала одна частная сестра в дневное время и другая по ночам. — Он умолк, поерзал немного, снова и снова перекатывая нож в ладони, уставившись на кончик лезвия.

— Продолжай, — попросила она. Он поднял взгляд, как будто уже забыл про них, и продолжил:

— Та комната прежде была детской.

— Моя комната? — переспросила девушка, начиная видеть взаимосвязь, тонкие нити между одним и другим событием.

— Да, — подтвердил Гордон. — Она была заперта на замок пятнадцать лет. Никто не бывал в этой комнате с тех пор, как полиция закончила с ней.

— Почему ее не переделали раньше?

— Отец не хотел входить в туда. Он из года в год говорил, что не в состоянии использовать ее для чего-нибудь, даже если она больше не будет выглядеть как детская. Вот она и стояла опечатанная.

Элайн подумала, что куда лучше было бы разломать мебель и немедленно переоборудовать детскую. Жить в этом доме пятнадцать лет, зная, что детская точно такая же, если не считать пыли, какой была в день убийства, — это измотало бы и ее нервы до предела. Каково же это было для детей, а особенно для молодого Гордона, — проходить мимо опечатанной двери и знать, что за ней стоят окровавленные колыбели?

А Гордон говорил:

— Когда тебя наняли и нам пришлось подготовить для тебя комнату, мы выбрали детскую. Отец изжил свой эмоциональный ужас. Ее открыли. Убрали мебель. Наняли плотников и штукатуров, чтобы заново все отделать, и купили новую мебель, подходившую к остальной обстановке в доме.

Элайн снова перебила его:

— Я не понимаю, какое это имеет отношение к Силии Тамлин. И ко мне. И ко всему, что ты сделал.

Гордон выставил вперед нож, как будто только что Обнаружил эту вещь и хотел, чтобы они ее оценили.

— Колыбели были очень тяжелые, старинная мебель. Когда я передвигал одну из них, верхний набалдашник у одной из двух отлетел. Наверное, он расшатывался годами. Не знаю почему, но я наклонил колыбель и потряс ее, как будто думал, будто там может быть что-то спрятано. Кое-что было спрятано. Выпал нож.

Бесс застонала, а Джерри, похоже, привалился спиной к дивану, хотя по-прежнему держался за голову, как будто испытывал физические страдания.

Гордон продолжал:

— Когда я увидел его, то понял, что это означает...

Он не закончил, и Элайн пришлось спросить:

— И что это означало, Гордон? Я не понимаю тебя.

— Она вернулась, — сказал Гордон. Его рот скривился от боли, а глаза подернулись слезами. Это было подлинным чувством, не одной из тех бессмысленных гримас, которые, как прежде казалось, он был не в состоянии контролировать.

— Она?

Но Бесс и Джерри вдвоем смогли ответить на это.

— Амелия, — хором сказали они. — Ваша мама.

— Да, — согласился Гордон. — Я всегда помнил о том визите, который вы нанесли медиуму в Питтсбурге. Миссис Мозес — так ее звали. Вы столько раз мне это рассказывали, до тех пор пока отец не назвал все это вздором и не запретил впредь говорить об этом дальше. Когда я увидел этот нож, я понял, что миссис Мозес была права. Моя мать вернулась — через меня!

— О Боже, Боже! — выдохнула Элайн, потрясенная идиотизмом, бессмысленностью всего того, что произошло. Она посмотрела на Бесс, которая ответила ей взглядом, и на Джерри, который этого не сделал, и выпалила:

— Неужели вы не видите, что сделали с ним?

— Ничего, — отрезала Бесс. — Мы просветили его, вот и все. Мы научили его тому, чему не учат в школах, но что человек все-таки должен знать о жизни.

— Вы внушили ему эту идею, — бушевала Элайн. — Вы заронили зерно этой безумной мысли об одержимости духом!

Когда впервые увидела вычурную каменную кладку дома Матерли, она подумала, что он чересчур