батареи. Последние восемнадцать лет своей жизни Ротенхаузен провёл в качестве преподавателя, ведущего семинары, и занимался исследовательской работой в одном из западногерманских университетов. В основном его интересовали функции и дисфункции мозга и особенно электрическая и химическая природа мысли и памяти.

- Но почему ему позволили работать над этим? - сердито спросила Джоанна. - Джордж Оруэлл. '1984 год'.

- Это тоже путь к максимальной власти, - сказал Алекс, - а власть - это то, к чему стремятся все политики.

Тринадцать лет назад, в зените своей яркой карьеры, Ротенхаузен сделал ужасную ошибку. Он написал книгу о человеческом мозге, особенно подчёркивая самые недавние разработки в поведенческой инженерии, 'промывке мозгов' и химико-электрическом методе управления сознанием. И вся эта работа была проделана, чтобы поддержать его гипотезу, что даже самые сильнодействующие формы изменения сознания должны быть использованы заслуживающими доверия правительствами, чтобы сотворить 'совершенное' общество, свободное от разногласий, от преступности, от беспорядков. Написание этой книги было его величайшей ошибкой. Его неудача была настолько сокрушающей, что просто уничтожила его. Научное и политическое сообщества могут забыть любую глупость, неосторожность или большую промашку, как только будут принесены громкие и продолжительные публичные извинения. И это скромное раскаяние даже не должно быть искренним, чтобы заработать безусловное прощение от истеблишмента. Достаточно, чтобы оно только внешне выглядело искренним и можно было опять ввергнуть народ в состояние оцепенения. Как бы то ни было, но по следам публикации росла полемика, а Ротенхаузена это особо не беспокоило. Он отвечал своим критикам с возрастающим раздражением. Он показал миру оскал вместо извиняющейся улыбки, которую тот хотел увидеть. Его общественные заявления подсвечивались резким голосом и неудачной привычкой яростно жестикулировать своей жуткой стальной рукой. Европейские газеты быстро дали ему прозвища - доктор Чудак и доктор Франкенштейн, уступившие в скором времени доктору Зомби. Его обвиняли в желании сотворить мир бездумных рабов, покорных исполнителей. Негодование росло. Он жаловался, что репортёры и фотографы преследовали его везде, куда бы он ни шёл, и был достаточно несдержан, сказав, что их первых же подвергнет обработке сознания, если ему предоставится такая возможность. Он упорно не хотел отказываться от своей позиции, рассматривая её как дело принципа, и таким образом не смог отвести от себя это давление.

- Обычно я сочувствую жертвам гонения прессы, - сказал Алекс, - но не в этот раз.

- Он хотел бы сделать с каждым то, что сделал со мной, - произнесла поражённая Джоанна.

- Или хуже.

- И что их напугало - это то, что его замыслы были близки к воплощению.

Официантка принесла ещё чаю и тарелку с маленькими пирожными, на десерт.

Они продолжали читать о Франце Ротенхаузене.

В Бонне западногерманское правительство болезненно воспринимало тоталитарное прошлое своего народа и понимало, что будущее будет ущербно, как результат ненужного воскрешения давно похороненных воспоминаний и ненависти, поэтому правительство крайне чувствительно отнеслось к мнению мирового сообщества, которое громко и неоднократно высказывалось, что Ротенхаузен был духовным последователем Адольфа Гитлера, наследником величайшего когда-либо известного террора. Талантливый доктор перестал быть национальным сокровищем (единственно потому что не мог держать рот закрытым), перестал быть даже национальным достоянием и стал ужасным буревестником, вьющимся вокруг шеи Германии и доброго имени его граждан. Большая часть тяжести легла на плечи университета, в котором он работал. Его уволили за аморальное поведение по отношению к одной из его аспиранток. Он отрицал все обвинения, заклеймил всю историю как ложную и обвинил администрацию и эту девушку в заговоре против него. Как бы то ни было, он понимал, против чего он пошёл. Он устал тратить время на политику, когда его ждало неоконченное исследование. Он уехал без сожаления, но не бросив серьёзного вызова властям, от чего получал явное удовольствие. Со временем обвинение его в аморальном поведении забылось, как будто его никогда и не было.

- То, что они с ним сделали, не было так уж не правильно, - сказала Джоанна. - Может быть, он и не был виновен в обольщении той девушки, но, клянусь всеми чертями ада, уж точно был виновен в обольщении других. Я знаю его очень хорошо. Слишком хорошо.

Алекс не мог вынести выражение загнанности в её красивых глазах. Он отвёл взгляд и стал пристально разглядывать полусъеденное пирожное, лежавшее перед ним на тарелке. Через некоторое время они взяли следующую пожелтевшую вырезку из пачки и стали читать дальше о Франце Ротенхаузене.

Шесть месяцев спустя, как его выдворили из университета, зомби-доктор продал всю свою недвижимость в Западной Германии и переехал в Сант-Мориц, в Швейцарию. В свой последний день на родине он осудил Германию, назвал её слабой и сказал, что её народ, по большей части, сборище хнычущих трусов и идиотов. Швейцарцы предоставили ему вид на жительство по двум причинам, ни одна из которых не была связана с его личностью. Прежде всего, Швейцария - страна с очень старой и удивительной традицией: предоставлять убежище выдающимся (и редко обычным) изгнанникам из других стран. Во- вторых, Ротенхаузен был миллионером, он унаследовал много денег и ещё больше заработал за множество своих патентов в медицине и химии. Ему удалось договориться со швейцарскими налоговыми властями, и каждый год он платил десятую часть, которая казалась для него каплей в море, но существенно покрывала правительственные расходы в кантоне, где он жил. О нём думали, что он продолжает своё исследование в частной лаборатории в Сант-Морице. Но так как он никогда больше не написал ни одной строчки для публикации и никогда не говорил с газетчиками, это предположение не могло быть подтверждено. Со временем стало совершенно ясно, что о нём забыли.

Незаконченное, написанное от руки письмо Тома Шелгрина его дочери представляло собой две страницы глупых извинений. Тон письма был жалостливый: какой-то неумелый плач. Оно не давало никакой новой информации, ни единой свежей зацепки.

- Но как Ротенхаузен связан с сенатором и Ямайкой? - спросила Джоанна.

- Я не знаю, но мы выясним.

- Ты сказал, что сенатор упоминал русских.

- Да. Но я не знаю, что он при этом имел в виду.

- Какие дела могут связывать Ротенхаузена с русскими? Он звучит как наци.

- Такой человек, как Ротенхаузен, может найти понимание в обоих лагерях, - сказал Алекс.

- И что теперь? - спросила Джоанна.

- Теперь мы отправляемся в Швейцарию, - сказал Алекс.

Джоанна перегнулась через стол.

- Алекс, пожалуйста, пожалуйста, Алекс, нам не надо ехать в Швейцарию, - она пыталась убедить не его, но себя.

- Да нет же, нам как раз надо ехать, - сказал он.

- Теперь мы можем передать все это дело полиции.

- У нас все ещё недостаточно доказательств.

Она покачала головой.

- Я не согласна. У нас есть все эти вырезки, это письмо, мёртвое тело в отеле 'Чечил' и тот факт, что мои отпечатки пальцев совпадают с Лизиными.

Алекс говорил тихо, но твёрдо, стараясь убедить её взглянуть на вещи его глазами.

- Тогда в какую полицию мы пойдём? В полицию Ямайки?

- Конечно, нет, мы...

- В американскую полицию? Может быть, в ФБР? Или в ЦРУ? В японскую полицию? В британскую полицию? Может, нам надо пойти в Скотланд-Ярд? Или в швейцарскую полицию?