Во вторник, 21 ноября 1916 года, он закончил все сборы, чтобы на другой день уехать в Нью-Йорк, и до девяти часов вечера мирно беседовал с глазу на глаз с Элизой. Он сказал ей, что заедет на скотный базар в Чикаго, отберет подходящих животных и отправит на ранчо, а Элиза согласилась съездить на ярмарку в орегонский город Пендлтон и посмотреть, нельзя ли там подыскать коротконогих телок и бычков.
Джек велел ей, во-первых, выделить в распоряжение каждой рабочей семьи участок земли в один акр и на каждом участке построить дом; во-вторых, подобрать площадку для общинной школы и, в-третьих, обратиться в специальные агентства, чтобы нашли хорошую учительницу.
Кроме того, нужно было также выбрать участок для постройки магазина. Он стремился поставить дело так, чтобы все необходимое производить здесь же, на ранчо, создать натуральное хозяйство – кроме муки и сахара, ничего не привозить.
Пора было ложиться спать. По длинному коридору Элиза проводила его до дверей кабинета.
. – Вот ты вернешься, – сказала она ему, – а я уж и магазин построю, и товаров туда навезу, и школу отделаю. Выпишу учительницу – ну и что там еще? Да, потом мы с тобой обратимся к правительству – пускай уж у нас откроют и почтовое отделение; поднимем флаг, и будет у нас здесь свой собственный городок, и назовем мы его «Независимость», верно?
Джек положил ей руку на плечи, грубовато стиснул и совершенно серьезно ответил:
– Идет, старушка, – и прошел сквозь кабинет на террасу в свою спальню.
Элиза отправилась спать.
В семь часов утра к ней в комнату с перекошенным лицом влетел Секинэ, слуга японец, сменивший Накату:
– Мисси, скорей! Хозяин не в себе, вроде пьяный!
Элиза побежала на веранду. Одного взгляда было довольно; Джек – без сознания. Она бросилась к телефону: Сонома, доктор Аллен Томпсон.
Врач обнаружил, что Джек уже давно находится в глубоком обмороке.
На полу он нашел два пустых флакона с этикетками; морфий и атропин, а на ночном столике – блокнот, исписанный цифрами – вычислениями смертельной дозы яда. Томпсон распорядился по телефону, чтобы сономский аптекарь приготовил противоядие от отравления морфием, и попросил своего ассистента, доктора Хейса, привезти препарат на ранчо.
Врачи промыли Джеку желудок, ввели возбуждающие вещества, растерли конечности. Лишь однажды во время всех этих процедур им показалось, что он приходит в себя. Глаза Джека медленно приоткрылись, губы задвигались, он пробормотал что-то похожее на «Хелло» и снова потерял сознание.
Обязанности сестры, вспоминает доктор Томпсон, исполняла убитая горем Элиза. Что касается миссис Чармиан Лондон (которой Джек в 1911 году завещал все свое состояние), «она в тот же день упомянула в разговоре со мной, что если Джек Лондон умрет, – а сейчас это представляется весьма вероятным, – его смерть не должна быть приписана ничему, кроме уремического отравления. Я возразил. Приписать кончину ее мужа только этому будет трудно: любой утренний разговор по телефону могли нечаянно услышать. Да и аптекарь мог рассказать кому-нибудь о том, что приготовил противоядие; таким образом, причину смерти все равно будут искать в отравлении морфием».
Около семи часов вечера Джек умер. На другой день его тело перевезли в Окленд, где Флора, Бэсси и обе дочери устроили ему панихиду. Весь мир оплакивал его смерть. В европейской прессе этому событию уделялось больше внимания, чем смерти австрийского императора Франца Иосифа, скончавшегося накануне. Поступок жены Лютера Бербанка лучше всего рисует скорбь американцев: в ее доме веселилась компания молодежи, собравшейся в университетский городок. Развернув газету, миссис Бербанк крикнула им; «Перестаньте смеяться! Джек Лондон умер!»
Эдвин Маркгэм назвал его когда-то частицей юности, отваги и героизма на земле. С его уходом еще один светоч мира погас.
Ночью его кремировали, а прах привезли обратно на Ранчо Красоты.
Всего две недели назад, проезжая с Элизой по величественному холму, Джек остановил своего коня; – Элиза, когда я умру, зарой мой пепел на этом холме.
Элиза вырыла яму на самой вершине холма, защищенной от жаркого солнца земляничными и мансанитовыми деревьями, опустила туда урну с прахом Джека и залила могилу цементом. Сверху она поместила громадный красный камень. Джек называл его: «Камень, который отвергли строители».
Несколько штрихов к портрету
Версия Ирвинга Стоуна о самоубийстве Джека Лондона в последние годы подверглась обоснованной критике и была литературоведами опровергнута. Наиболее серьезные доводы высказал американский профессор Альфред Шивере[14]. Перескажем их в кратце.
Сообщая о клочке бумаги, на котором якобы был рукою Лондона сделан подсчет смертельной дозы лекарств. Стоун ссылался на Томпсона, одного из трех врачей, вызванных к постели умирающего. Шиверсу кажется странным, что врач 21 год хранил эту тайну и что никто другой зтой бумажки не видел. Но все же Шивере, сам в прошлом фармацевт, решил найти ту книгу, которая могла помочь подсчитать смертельную дозу морфина. Он обследовал все медицинские книги в библиотеке Лондона. Их оказалось 3d В четырех из них есть разделы о морфине, однако нигде не указывается смертельная доза, и нет ни малейшего намека, как ее подсчитать. Шивере обратился к терапевту и к двум фармацевтам.
Никто из них не знал смертельной дозы и не мог ее определить с помощью справочной литературы.
Если современные врачи не в силах определить смертельную дозу морфина, заключает Шивере, го как же мог ее подсчитать полвека назад не имеющий медицинского образования Джек Лондон?
Пустые ампулы из-под прописанного врачом морфина сульфата с атропином сульфатом, найденные на полу спальни, тоньше и более чем вдвое короче обыкновенного карандаша. Если не обе, го одна из них вполне могла быть опустошена ранее и пролежать на полу незамеченной несколько дней. Это сокращает порцию лекарства, принятого Лондоном единовременно той трагической ночью.
Кроме того, выясняется, что Лондон принимал это наркотическое средство почти год, и привычка значительно увеличила действенную дозу.
С другой стороны, известна способность морфина накапливаться в организме до опасных пределов. «Вычисления» Лондона, вероятнее всего, – запись доз, принятых в течение длительного времени. Предупрежденный об аккумулирующем свойстве организма, он делал их, чтобы избежать опасности отравления или запомнить предыдущие дозы, приносящие необходимое облегчение.
Одним из аргументов в защиту самоубийства в книге другого американского биографа, Р. О'Коннора[15], было то, что заключение о смерти Лондона подписано только одним врачом, хотя у постели находились три врача. ОТСоннор из этого делал вывод, что остальные не были согласны с диагнозом. Однако ознакомление с фотокопией заключения, пишет Шивере, показывает, что на бланке предусмотрено место только для одной подписи, такие свидетельства требуют лишь одной подписи. Подписал заключение, естественно, Портер, лечащий врач Лондона.
Своего мнения о причинах кончины Джека Лондона Портер не изменил и после выхода книги Стоуна. В беседе с дочерью писателя Джоан Портер подтвердил, что в последние месяцы жизни состояние здоровья Лондона было таким тревожным (а он не следовал предупреждениям и не выдерживал режима), что трагической развязки можно было ожидать в любое время.
Если бы Джек Лондон действительно хотел покончить с собой, подчеркивает Шивере, и с ним нельзя не согласиться – он не выбрал бы такой мучительный (10-12 часов агонии) и неверный способ. Этот человек, воплощение достоинства и мужества, не избрал бы такой «женский» путь ухода из жизни: у него всегда был под рукой кольт сорок пятого калибра.
О непредумышленности смерти говорят и письма, отправленные Джеком Лондоном накануне, и его приготовления к отъезду в Нью-Йорк, и другие факты.
Шивере приходит к выводу, что смерть Лондона была следствием острого уремического отравления, как и сообщалось во врачебном заключении, а сильная доза морфина, судя по всему, ускорила гибель. Вместе с тем нельзя полностью исключить и вероятность нечаянного отравления слишком большой дозой лекарства, аккумулированного в организме, или просчета больного человека, принимавшего во время острого ночного
