туши. Но жили они, нужно прямо сказать, припеваючи. Посудите сами; они не варили кофе на воде. Зачем? Ведь молока сколько угодно! Джек допускал, что армии приходилось несладко, но что поделаешь? В их десятке были парни лихие и предприимчивые – само собой разумеется, они абсолютно не сомневались, что «кто смел, тот и два съел».

Возмущенный генерал Келли послал легкий ялик, чтоб преградить путь «авангарду». Ничего не вышло. Тогда он отправил двух верховых предупредить окрестное население. После этого Джека и его компанию принимали, мягко говоря, с холодком. Волей-неволей пришлось двигаться дальше вместе с армией. Прибыли в штат Иллинойс. В Куинси, по слухам, самом богатом из небольших городов Соединенных Штатов, Джек весь день «закидывал ноги» и возвратился с таким количеством белья, носков, рубашек, обуви, шляп и костюмов, что хватило бы на прлроты. Жители Куинси услышали от него тысячу историй, одна лучше другой. Позже, начав писать, он сокрушался, что так расточительно обходился в былое время с обильными плодами своего вдохновения.

Но увы, дни довольства и сытости миновали! В течение тридцати шести часов фермеры не дали армии бесплатно ни глотка. Солнышко стало припекать все сильнее, весна была не за горами, воздух наполнился пьянящими запахами..Г и Рабочая армия целыми отделениями и взводами начала разбредаться. Джек наспех нацарапал в своем дневнике: «Завтра утром сматываю удочки. Голод невыносимый». Все девять речных удальцов дезертировали вместе с ним. Генерал Келли с горсточкой людей упрямо продвигался вперед. В конце концов, дойдя до Вашингтона, он нашел генерала Кокси в тюрьме. Опередив свою эпоху, Кокси требовал от федерального правительства обеспечения безработных. Сменилось немало правительств, прежде чем в стране пришли к тому же выводу и другие. И этого человека полицейская охрана Капитолия арестовала за хождение по газонам!

На экспрессе «Каннонболл» («Пушечное ядро») Джек доехал до Джексонвилля, на пассажирском линии Канзас Сити – до Мэсон Сити, а там забрался в состав для перевозки скота и всю ночь мчался в Чикаго.

На почте его ждали письма из дому и четыре «зелененькие», по доллару каждая – от Элизы. В магазине подержанного платья Джек купил себе ботинки, шляпу, пару брюк, пиджак и рубашку. Вечером сходил в театр, поглядел на город и за пятнадцать центов переночевал на кровати – впервые с тех пор, как уехал из Окленда. На другой день он сел на паром и переправился на ту сторону озера в штат Мичиган, в город Сан- Джозеф, где жила с семьей Мэри Эвергард, сестра Флоры. Джек пробыл в удобном домике Эвергардов несколько недель, страницу за страницей писал свои заметки, нагуливал жирок, растаявший в голодные дни, понемножку копался в земле и с удовольствием разрешал тете Мэри баловать и пичкать себя, а сам занимал свою родню необычайными рассказами о Дороге. К середине лета он добрался «зайцем» до Нью-Йорка Он завел себе привычку «закидывать ноги» по утрам, а днем спасаться от палящего зноя в парке у Сити Холл – городского управления. Он по дешевке покупал книжные новинки в бракованных переплетах и прохлаждался, полеживая на травке и запивая чтение ледяным молоком по центу стакан.

В один прекрасный день он подошел к толпе зевак, обступивших мальчишек, которые азартно резались в «камешки», как вдруг раздался отчаянный вопль: «Быки! Спасайся, кто может!» Толпа рассеялась. Джек с книгой под мышкой не спеша направился в свой парк, как вдруг заметил, что к нему идет полисмен. Не обращая внимания, Джек шел своей дорогой, но тут полицейский с размаху стукнул его по голове дубинкой и сбил с ног. Оглушенный, ослепший от боли, Джек с грехом пополам поднялся на ноги и пустился наутек. Если бы он остался на месте – ему не миновать бы месяца тюрьмы на Блэкуелс Айленд за сопротивление полиции.

Через пару дней Джек в товарном вагоне приехал в город Ниагара Фоллс и прямым путем отправился к водопаду. Не в силах оторваться от необычайного зрелища, он как зачарованный просидел там весь день, забью о еде. В одиннадцать часов ночи он все еще сидел у водопада, глядя, как на темной воде играет лунный свет. Потом он направился за город, перелез через забор и засунул на чьем-то поле. Проснувшись в пять утра, он возвратился к водопаду. Город еще спал. Вдруг он заметил, что навстречу идут трое; два хобо, а между ними легавый – полицейский агент. «В какой гостинице вы остановились?» Тут бы придумать название отеля, но Джек не наделся. Его задержали как бродягу и отправили в городскую тюрьму. Наутро шестнадцать арестованных сели на скамью подсудимых. Судья – он же по совместительству и секретарь – вызывал одного бродягу за другим и, йе мешкая ни минуты, осудил всех подряд на тридцать суток исправительных работ.

Джеку надели наручники – он оказался в паре с долговязым негром, – сквозь наручники пропустили стальную цепь, так что восемь пар арестантов оказались скованными вместе. Их повели по улицам Ниагара Фоллс на вокзал. В поезде Джек поделился табачком с арестантом, сидевшим позади. Слово за слово, а там выяснилось, что новый знакомый повидал уже не одну тюрьму, так что ему хорошо известны все обычаи и повадки тюремной жизни. Они подружились. Заключенных доставили в исправительную тюрьму округа Эри. Джека обрили наголо и честь честью обрядили в полосатый арестантский костюм. Рано утром заключенных выстроили вплотную, в затылок друг другу и вывели через тюремный двор – разгружать суда на канале.

Труд был тяжелый, а держали заключенных на хлебе и воде. Раз в неделю, правда, было мясо, но есть его было почти невозможно. Прошло два дня, и арестант, с которым Джек познакомился в поезде, явился к нему на помощь. Среди расконвоированных нашлись приятели, старые тюремные крысы. Он был немедленно назначен коридорным старостой и, в свою очередь, выхлопотал такую же должность для Джека. Обязанность коридорного состояла в том, чтоб раздавать заключенным хлеб и воду и вообще присматривать за порядком. На лишние ломти хлеба Джек выменивал книги, табак, подтяжки или английские булавки, чтобы потом обменяться с долгосрочниками на мясо.

Глазам «старшего» было открыто все, что творилось в камерах коридора. Джек видел, как бьются в припадке эпилептики, как узники сходят с ума. На его глазах людей били до полусмерти, а одного спустили с восьми пролетов каменной лестницы и на каждой ступени осыпали градом ударов; тюрьма была истинной камерой пыток, где беззащитных арестантов ждали неописуемые ужасы. Джек близко сошелся с другими расконвоированными, охраной, краткосрочниками, долгосрочниками. Он узнавал сотни людей, слушал их истории, запоминал их особые словечки, научился видеть мир их глазами, слился с ними воедино. И все это время не терял расположения своего приятеля. Много часов провели они за теплой дружеской беседой, намечая, какие дела по воровской части обстряпать на воле.

Наконец кончился срок. Друзья вышли на свободу, «зашибли по мелочи» на главной улице Буффало и зашли в пивную пропустить по кружечке «особого». Перед ними уже пенилось пиво, когда Джек под каким- то предлогом оставил приятеля наедине с кружками, вышел из пивной через заднюю дверь, перемахнул через забор и пустился вовсю, не останавливаясь, пока не добрался до станции. Вскоре товарный состав уже уносил его на запад.

Несколько месяцев понадобилось ему, чтоб проделать три тысячи миль по железным дорогам Канады. Лишь талант не раз спасал его от тюрьмы; он умел выдумать историю, способную убедить любого полисмена, что перед ним кто угодно, только не бродяга. Приходилось и голодать – он не говорил по- французски, а фермеры в Канаде боятся бродяг. Случалось, что, проехав целую ночь в вагоне- рефрижераторе, он едва мог поутру выбраться наружу, чтоб раздобыть еды.

И все-таки приключения пришлись ему по вкусу. Особенно хорошо было целую тысячу миль катить в груженном углем товарном вагоне.

На каждой остановке Джек выбирался в город «стрельнуть» еды, возвращался с добычей на свое угольное ложе и пировал, наблюдая, как мимо пробегают канадские леса и равнины. Наконец он приехал в Ванкувер, поступил матросом на «Уматиллу» и вернулся в Сан-Франциско.

Сколько ни ройся в документах и записях о Джеке Лондоне, поиски ни к чему не приведут: ранее года, проведенного им на дне, среди беднейших из бедных, именуемых на языке социологов «попранная десятая», он и не помышлял о социализме. Он был, как он сам называл себя позже, ярым индивидуалистом. Этот индивидуалист заодно с компанией дружков, не задумываясь, обманом оставил без пищи своих товарищей – армию Келли, потому что «инициатива была в наших руках и мы горячо верили, что «провиант» существует для того, кто пришел за ним первым».

Когда этот же индивидуалист был коридорным в «исправилке», он и не думал раздавать излишки хлеба несчастным арестантам – нет; он вынуждал их платить натурой – скудными запасами табака, пива и мяса. Он обладал завидным здоровьем, крепкими мускулами и желудком, способным переварить гвозди. Он буйно