камерой.
Она предпочитала работу в студии съемкам на натуре, где вечно возникали проблемы с освещением и в последний момент выяснялось, что забыли захватить с собой что-то важное.
Аннабел с удивлением обнаружила, что одеваться и переодеваться в течение целого дня – занятие весьма утомительное. К вечеру все участники съемок прямо-таки валились с ног, но она обязана была „держать лицо', не позволяя отразить на нем даже тени усталости. И ей пришлось, хотя и скрепя сердце, научиться сиять по заказу.
Еще больше ее изумило отношение к фотомоделям – словно это не живые люди с чувствами и разумом, а нечто вроде тех деревянных фигур индейцев, что в Америке принято ставить у входа в табачные лавки. Никто не обращал на девушку ни малейшего внимания – она была просто куском мяса – до того момента, когда ей надлежало появиться перед камерой: вот тогда все начинали с ней сюсюкать, подбадривать и говорить комплименты.
На третьей неделе Аннабел начала испытывать непрекращающуюся боль в ступнях. Однако ее новый облик, отличная форма, в которой она находилась, вдохнули в нее уверенность в себе, возраставшую после каждой удачно выполненной работы и только крепнувшую от неудач. Сколь бы опытной или известной ни была фотомодель, прежде, чем предложить ей контракт, ей назначали просмотр, в результате которого в девяти случаях из десяти она могла оказаться отвергнутой, – не потому, что была недостаточно красива, а потому, что, скажем, была слишком высока или, наоборот, слишком мала ростом, или же в чем-то ином не соответствовала замыслу художественного директора. Молоденькие фотомодели относились к этому философски, однако девушки постарше беспокоились тем больше, чем ближе подходили к своему двадцатипятилетию: то был порог, за которым начиналось увядание.
Суббота, 10 мая 1958 года
За день до возвращения Элинор в Нью-Йорк Аннабел пригласили в „Аванти' на предварительный просмотр.
Просторная студия, расположенная на верхнем этаже здания на углу Сорок шестой улицы и Пятой авеню, была декорирована полосами разноцветной бумаги, свисающими откуда-то сверху, и залита ослепительным светом софитов, установленных по нескольку в разных местах. Их черные провода извивались по всему полу и, неразличимые на фоне черного же линолеума, представляли немалую опасность даже тем, кто знал о них. В самом слабо освещенном углу помещения сидели на высоких темных стульях несколько мужчин в роговых очках – представители фирмы и рекламного агентства Би-би-эс- кью.
Свет всех софитов был направлен на одну из черных стен студии. Она служила чем-то вроде задника, на фоне которого каждая из приглашенных фотомоделей должна была пройтись, постоять, повернуться и снова пройтись, все это время сохраняя на лице улыбку.
Дверь уборной для кандидаток открылась, и голос ассистентки выкрикнул:
– Аннабел О'Дэйр!
Аннабел, которая дожидалась своей очереди стоя, чтобы не помять белого пикейного платья, сделала несколько шагов вперед. Еще миг – и она оказалась в полосе ослепительно яркого света.
Поздним вечером в полумраке ночного клуба Скотт шепнул, наклонясь к Аннабел:
– Конечно же, выберут тебя.
Немного оттянув вырез платья Аннабел на спине, он тихонько подул туда. Аннабел вздрогнула, ощутив, как под его теплым дыханием все волоски вдоль ее позвоночника становятся дыбом. В этот момент она не сумела бы подняться на ноги. Все тело ее затрепетало от желания и предвкушения… однако Скотт на том и остановился. Он догадывался, что вокруг Аннабел крутится не один воздыхатель, и не собирался предпринимать никаких решительных действий до тех пор, пока сама Аннабел, разочарованная его пассивностью, не начнет задавать себе вопроса, почему же он их не предпринимает. Он знал, что в течение дня Аннабел виделась и с другими мужчинами, но ноль скоро она не отменила свидания с ним, назначенного на одиннадцать часов, он понимал также, что эти другие не представляют сколько-нибудь серьезной угрозы его намерениям. А намерения эти состояли в том, чтобы влюбить в себя Аннабел настолько, чтобы она сама бегала за ним.
Скотт еще раз дунул в вырез ее платья.
– Где ты научился этим штучкам? – прошептала Аннабел.
– В гонконгских борделях, – так же тихо ответил он.
– Я не верю тебе.
– Это правда. Мне удалось устроить себе командировку в Гонконг на пару месяцев, когда я работал в зарубежной редакции в Кливленде.
– И ты… ну, общался… с китайскими проститутками? – с отвращением, но и с интересом спросила заинтригованная Аннабел.
– Конечно. Я многому у них научился.
Аннабел безумно захотелось узнать, чему именно, но спрашивать было неловко.
На следующий день Элинор вернулась в Нью-Йорк. Сидя с Аннабел в гостиной своего номера в „Плазе', она снова и снова, в полном изумлении, разглядывала внучку. Аннабел не просто изменилась внешне (и, кстати, выглядела теперь лет на десять старше): она и держалась совсем иначе. В ней появилась какая-то новая, внутренняя уверенность. Как могла ее малышка измениться до такой степени всего за три недели?
– Что значит – ты не поедешь со мной в Англию? Мы улетаем завтра же, и я больше не желаю дискуссий на эту тему.
– Я знаю, что ты устала, Ба, но если я не скажу тебе сейчас, ты потом скажешь, что я тебя обманывала. Я остаюсь в Манхэттене.
– Ничего подобного! В любом случае у тебя гостевая виза – только на четыре недели. Тебе придется уехать!
Элинор была рассержена и растеряна. Поведи себя подобным образом Миранда, она не удивилась бы.
