понравились. Но как зятя я вас не приемлю!

Морис Таунзенд почтительно выслушал доктора и сказал:

— Я не согласен, что мисс Слоупер — слабая женщина.

— Вы, разумеется, должны защищать ее — ничего другого вам не остается. Но я знаю Кэтрин двадцать лет, а вы — чуть дольше месяца. Впрочем, будь она даже женщиной с сильным характером, у вас-то все равно нет ни гроша за душой.

— О да. И в этом моя слабость. Я нищ, а следовательно, рассуждаете вы, меркантилен: охочусь за деньгами вашей дочери.

— Я этого не говорю. Ничто не вынуждает меня к такому заявлению. Да и сказать такое без особой необходимости было бы дурным тоном. Я просто говорю, что вы не из того разряда.

— Но ваша дочь выходит замуж не за разряд, — настаивал Таунзенд, приятно улыбаясь. — Она выходит за человека — за человека, которого удостоила своей любви.

— И который почти ничего не может предложить взамен?

— Можно ли предложить что-то большее, чем нежную любовь и преданность до гроба? — возразил молодой человек.

— Да как вам сказать?.. Можно предложить невесте и кое-что еще, и не только можно, но и должно. Преданность до гроба оценивается постфактум; заверениям в любви принято давать в подобных случаях и материальные гарантии. Что же можете предложить вы? Весьма привлекательную внешность и превосходные манеры. Сами по себе эти качества прекрасны, но ведь сами по себе они немногого стоят.

— Я могу предложить и еще кое-что, — сказал Морис, — а именно: слово джентльмена!

— Слово джентльмена, что вы будете вечно любить Кэтрин? Воистину надо быть джентльменом до кончиков ногтей, чтобы давать такие заверения!

— Слово джентльмена, что я не меркантилен, что моя любовь к мисс Слоупер — самое чистое и бескорыстное чувство, какое когда-либо зарождалось в сердце смертного. Ее состояние интересует меня не больше, чем угли в этом камине.

— Принимаю ваши слова во внимание, — сказал доктор. — Но все же не могу не вспомнить, к какому разряду общества вы принадлежите. Даже торжественная клятва, которую вы сейчас дали, не может этого изменить. Пусть это всего лишь случайность, а все остальное говорит в вашу пользу; но за тридцать лет медицинской практики я убедился, что случайности подчас имеют далеко идущие последствия.

Морис разглаживал ворс своей шляпы (она и без того отлично блестела) и по-прежнему сохранял самообладание, которое, как вынужден был признать доктор, безусловно делало ему честь. Однако было очевидно, что молодой человек испытывает величайшее разочарование.

— Неужели я ничем не могу заслужить вашего доверия?

— Если бы и существовал способ заслужить мое доверие, я не стал бы предлагать вам его. Неужели вы не понимаете? Я не хочу вам доверять! заявил доктор, улыбаясь.

— Я готов даже землю копать.

— Это было бы глупо.

— Я завтра же соглашусь на первую попавшуюся работу.

— Сделайте милость — но только при чем тут я?

— Понимаю! Вы считаете меня бездельником! — воскликнул Морис, изображая человека, внезапно совершившего открытие. Однако он тотчас почувствовал, что переиграл, и покраснел.

— Какая разница, кем я вас считаю? Считать вас своим зятем я, как вы слышали, не намерен.

Однако Морис продолжал настаивать.

— Вы думаете, я пущу на ветер ее деньги?

Доктор улыбнулся.

— Опять-таки, какая разница? Впрочем, не стану отрицать — грешен, думаю.

— Это, наверное, потому, что я растратил свои, — сказал Морис. — Я в этом чистосердечно признаюсь. Я куролесил. Делал глупости. Если хотите, я вам расскажу обо всех своих выходках, в том числе и о самых безрассудных. Я ничего не скрываю. Но это были увлечения молодости. Знаете, говорят, лучше раскаявшийся повеса, чем… есть какая-то пословица на этот счет. (*9) Я раскаялся — хотя и не был повесой. Это даже лучше — перебеситься в молодости. Зеленый юнец никогда и не понравился бы вашей дочери, да и вам, простите за смелость, не понравился бы. К тому же ее деньги и мои — для меня совсем разные вещи. Я чужого никогда не тратил. Я потому и растратил свои деньги, что они были мои. И я не брал взаймы: кончились деньги, и я успокоился. Долгов у меня нет.

— На какие же средства, позвольте вас спросить, вы теперь живете? поинтересовался доктор, добавив: — Хотя, конечно, я поступаю нелогично, задавая вам такой вопрос.

— На средства, которые у меня остались, — ответил Морис Таунзенд.

— Благодарю вас! — произнес доктор Слоупер.

Да, Морис отличался похвальным самообладанием.

— Допустим даже, — продолжал он, — что я проявляю преувеличенный интерес к состоянию мисс Слоупер. Не кроется ли тут гарантия того, что я о нем хорошо позабочусь?

— Слишком заботиться о деньгах так же опасно, как вовсе о них не заботиться. Ваша бережливость может принести Кэтрин не меньше страданий, чем ваша расточительность.

— Я все же думаю, что вы несправедливы! — воскликнул молодой человек, сохраняя всю свою мягкость, вежливость и спокойствие.

— Воля ваша — думайте обо мне что хотите. Моя репутация в ваших руках. Я отлично понимаю, что ничем вас не порадовал.

— Но разве вам не хочется порадовать свою дочь? Неужели вам будет приятно сделать ее несчастной?

— Я вполне смирился с тем, что она целый год будет считать меня тираном.

— Целый год! — с усмешкой повторил Морис.

— Целую жизнь, если угодно! Я ли сделаю ее несчастной, или вы — разница невелика.

Тут Морис все же вышел из себя.

— Ну знаете ли, это просто невежливо! — воскликнул он.

— Вы меня вынудили. Вы слишком настаиваете.

— Я многое поставил на карту.

— Не знаю, что вы поставили, — сказал доктор. — Во всяком случае, вы проиграли.

— Вы уверены? — спросил Морис. — Вы уверены, что ваша дочь откажется от меня?

— Я говорю, конечно, о вашей партии со мной: ее вы проиграли. Что же до Кэтрин — нет, я не уверен, что она от вас откажется. Но, я думаю, это весьма и весьма вероятно, поскольку, во-первых, я настоятельно ей посоветую так поступить, во-вторых, я пользуюсь уважением и любовью своей дочери, и, в-третьих, она всегда прислушивается к чувству долга.

Морис Таунзенд снова принялся за свою шляпу.

— Я тоже пользуюсь ее любовью, — заметил он, помолчав.

Теперь и доктор впервые выказал признаки раздражения.

— Это что же — вызов? — спросил он.

— Называйте как хотите, сэр! Я от вашей дочери не отступлюсь.

Доктор покачал головой.

— Не думаю, что вы станете всю жизнь вздыхать и тосковать о Кэтрин. Вы для этого не созданы, ваша судьба — наслаждаться жизнью.

Морис рассмеялся.

— Тем более жестоко с вашей стороны противиться моему браку! Намерены ли вы запретить дочери видеться со мной?

— Она не в том возрасте, чтобы ей запрещать, а я не персонаж старинного романа. Но я ей настоятельно порекомендую порвать с вами.

— Я думаю, она не послушается, — сказал Морис Таунзенд.

— Возможно. Но я сделаю все, что в моих силах.