– Я бы хотел уладить это дело миром, Руди. Поверьте, наши позиции достаточно крепки, и мы не сомневаемся в благоприятном для нас исходе. При равных шансах, мы бы выиграли дело уже завтра. Я уже одиннадцать лет не знаю поражений. Судебные баталии – моя излюбленная стихия. Но этот судья настолько предубежден, что просто пугает меня.

– Сколько? – прерываю я его разглагольствования.

Оба ежатся и елозят, словно страдают от острого геморроя. Болезненная тишина, затем Драммонд говорит:

– Мы готовы удвоить сумму. Сто пятьдесят тысяч. Ваша доля – тысяч пятьдесят, а ваш клиент получит…

– Считать я и сам умею, – говорю я. Нечего ему совать нос в мои дела. Он прекрасно знает, что я нищ как церковная крыса, а пятьдесят тысяч для меня – недосягаемая мечта.

Пятьдесят тысяч долларов!

– И что мне делать с вашим предложением? – спрашиваю я.

Кили и Драммонд обмениваются озадаченными взглядами.

– Мой клиент мертв. На прошлой неделе мать его похоронила, а теперь вы хотите, чтобы я предложил ей эти деньги в порядке отступного.

– Было бы вполне этично…

– Только не читайте мне лекцию по этике, Лео. Хорошо, будь по-вашему. Я передам ей ваше предложение, но готов держать пари, что она пошлет вас к черту.

– Мы скорбим о смерти мальчика, поверьте, – голос Кили преисполнен печали.

– Да, мистер Кили, я вижу, что вы убиты горем. И я передам ваши соболезнования семье покойного.

– Послушайте, Руди, мы ведь только хотим как лучше, – неловко говорит Драммонд.

– Где же вы раньше были? – не выдерживаю я.

Воцаряется молчание, мы все потягиваем свои напитки. Драммонд улыбается первым.

– Скажите, Руди, чего хочет эта дама? Чем мы можем ей помочь?

– Ничем.

– Почему?

– Вы бессильны ей помочь. Ее сын умер, и вам не воскресить его.

– Зачем тогда доводить дело до суда?

– Чтобы разоблачить ваши махинации.

И снова они ежатся в креслах. И обиженно хмурятся. И пьют виски с содовой.

– Она хочет вас изобличить, а потом – пустить по миру, – добавляю я.

– Мы ей не по зубам, – заносчиво говорит Кили.

– Это мы увидим. – Я встаю и тянусь за портфелем. – Можете меня не провожать.

Медленно, но верно в нашей конторе начинают накапливаться признаки деловой активности, достаточно пока скромной и непритязательной. Повсюду разложены стопки тонких папок; мы стараемся держать их на виду, чтобы они сразу бросались в глаза случайно забредшему клиенту. Я веду почти дюжину дел, ожидающих рассмотрения в суде – в основном, это мелкие преступления, хотя есть среди них и несколько довольно серьезных. Дек уверяет, что у него скопилось уже около тридцати дел, но, на мой взгляд, он преувеличивает.

Телефон теперь звонит все чаще и чаще. Требуется немало самообладания, чтобы заставить себя пользоваться аппаратом, в котором установлено подслушивающее устройство, и мне каждый день приходится себя преодолевать. Я всякий раз напоминаю себе, что это вторжение в нашу частную жизнь было осуществлено лишь после вынесения судебного постановления. Ордер подписал судья, а раз так, то ничего противозаконного тут нет.

Передняя комната по-прежнему заставлена взятыми в аренду столами, на которых громоздятся документы из дела Блейков, и зрелище это внушает уважение: да, в этой конторе трудятся серьезные люди.

Как бы то ни было, выглядит наша контора оживленнее. После нескольких месяцев совместной деятельности наши среднемесячные накладные расходы не превышают каких-то жалких тысячи семисот долларов. Совокупный же доход в среднем составляет три тысячи двести, так что на жалованье, которое мы с Деком делим на двоих, и из которого предстоит ещё уплатить налоги, остается всего полторы тысячи.

И все же мы сводим концы с концами. Наш самый выгодный клиент – Деррик Доуген, и в случае, если нам посчастливится договориться о выплате ему двадцати пяти тысяч баксов (это верхний предел страховки Доугена), тогда дышать нам сразу станет легче. Не знаю – почему, но мы надеемся, что дело это разрешится до Рождества. Особого смысла в этом нет, ведь дарить подарки мы с Деком никому не собираемся.

Я собираюсь в течение всех праздников заниматься делом Блейков. Февраль уже не за горами.

В сегодняшней почте нет ничего необычного. Вернее – почти ничего. Как ни удивительно, но среди груды конвертов нет ни одного с эмблемой «Трень-Брень». Случай настолько редкий, что я глазам своим не верю. А вот вторая неожиданность настолько меня потрясает, что я с минуту бесцельно слоняюсь по конторе, собираясь с мыслями.

Конверт крупный, квадратной формы, мои фамилия, имя и адрес написаны от руки. Внутри – приглашение посетить предрождественскую распродажу золотых цепочек, браслетов и ожерелий в ювелирном магазинчике нашего торгового центра. Такие приглашения приходят с каждой почтой, и обычно я выбрасываю их сразу, не читая.

Но внизу этого, под расписанием работы магазинчика изящным почерком выведено имя: Келли Райкер. И больше ничего. Ни строчки. Только имя.

Вот уже почти час я брожу по торговому центру. Наблюдаю за детишками, которые катаются на коньках по льду, залитому прямо посреди торговых рядов. Ватаги подростков бороздят сверкающую ледяную гладь. Я покупаю на втором этаже какую-то разогретую китайскую снедь на тарелочке и уплетаю её, опираясь на балюстраду, прямо над ледовым катком.

Ювелирный магазин – лишь один из великого множества лавчонок, разместившихся под крышей гигантского торгового центра. Келли я заприметил почти сразу – стоя за кассовым аппаратом, она пробивала чек клиенту.

Я вхожу в ювелирный магазин следом за какой-то парочкой и медленно приближаюсь к длинному застекленному прилавку, за которым Келли Райкер обслуживает очередного покупателя. Она поднимает голову, узнает меня и улыбается. Я отступаю на несколько шагов, облокачиваюсь на прилавок и начинаю изучать ослепительно сияющие золотые цепи, толстые, как канаты. Народу в магазине, как сельдей в бочке. Шестеро продавцов оживленно щебечут, показывая покупателям драгоценности в красивых футлярах.

– Чем могу вам помочь, сэр? – спрашивает Келли, подходя ко мне и останавливаясь, так что нас разделяет только прилавок. Я смотрю на нее, и сердце мое тает.

Мы оба улыбаемся; не слишком долго, чтобы не привлекать внимания.

– Так, смотрю просто, – говорю я. Похоже, никто нас не замечает. – Как у тебя дела?

– Все в порядке. А у тебя?

– Прекрасно.

– Показать тебе что-нибудь? – воркует Келли. – Вот здесь у нас распродажа.

Она показывает пальцем, и я вижу золотые цепочки – такие носят сутенеры.

– Очень мило, – громко говорю я. И тут же спрашиваю, уже шепотом: – Мы можем поговорить?

– Не здесь, – отвечает она, пригибаясь ко мне. Мои ноздри щекочет тонкий аромат её духов. Келли