напором санкюлотов. Все ждали обещанную речь Дантона.

Но битву начали жирондисты. Первым выступил протестантский пастор Ласурс. Он выразил удивление, что Дантон столь долго и упорно защищал подозрительного генерала. Не говорит ли это о многом? Пусть-ка заподозренный трибун расскажет поподробнее о своем поведении в Бельгии.

Жорж ответил спокойно, придерживаясь умеренных выражений. Он заявил, что у него были совсем разные цели с мятежным генералом. Все свои действия он неизменно согласовывал с другими комиссарами, и если проглядел что-либо, если не сразу понял игру предателя, в этом вина не его одного.

Умело группируя факты, Дантон показал, что, по существу, действия Дюмурье совпадали с программой Жиронды…

Впрочем, он не станет развивать этой темы. Довольно говорить о прошлом. Нужно найти средства исправить допущенные ошибки.

Жирондисты торжествуют. Им кажется, что их противник струсил и готов капитулировать. Вот теперь-то и следует наносить смертельный удар!

Снова встает Ласурс. На этот раз он прямо утверждает, что Дантон вместе с Дюмурье хотел восстановить королевскую власть во Франции. Делакруа и Дантон – один в Бельгии, другой в Париже – управляли главными нитями заговора.

Дантон молча слушает своего противника. Его губы кривятся в презрительной усмешке, в глазах искрится гнев, но он терпеливо ждет своей очереди.

Ласурса сменяет Биротто. Он поддакивает своему предшественнику. Да, конечно, Дантон жаждал королевской власти. Недаром об этом постоянно твердил его друг Фабр д'Эглантин…

Жорж взрывается.

– Вы негодяи! – кричит он с места. – Наступит время суда над вами!

Конвент большинством голосов назначает комиссию для расследования дела Дантона. Это поражение. Это позор. Он – обвиняемый!

Жорж вскакивает и несется к трибуне. По дороге он бросает монтаньярам:

– Эти подлецы хотели бы взвалить на наши головы все свои преступления!

Но Жиронда не желает давать ему слова. Пусть оправдывается перед комиссией! Дантон в нерешительности.

Тогда вся Гора поднимается со своих мест. С галерей несутся крики и одобрительные хлопки.

Жорж яростно расшвыривает стоявших на его пути и овладевает трибуной. Все! Теперь они у него в руках!..

Дантон вытирает мокрый лоб. Секунду он смотрит в бушующий зал. Затем обращается к верхним рядам амфитеатра:

– Прежде всего я должен отдать вам справедливость, как истинным друзьям народа, вам, граждане, сидящие на этой Горе: вы видели лучше, чем я.

Я долго думал, что при всей стремительности моего характера мне нужно смягчать данный природой темперамент и держаться умеренности, которую, как мне казалось, предписывали обстоятельства. Вы обвиняли меня в слабости, и вы были правы: я признаю это перед лицом всей Франции!..

Эти слова производят огромное впечатление. Крики и шум стихают.

Вперив свой мрачный взор в нижние ряды, Дантон продолжает с нарастающей энергией:

– Кто же здесь обвинители? Да это те самые люди, которые всякими ухищрениями и вероломством упорно пытались избавить тирана от карающего меча правосудия…

Ага! Зашевелились!.. Но сквозь громкий ропот на нижних скамьях Жорж слышит отчетливые поощрения с Горы:

– Это верно! Все правда!..

И, простирая руку к Жиронде, Дантон вновь обращает лицо к монтаньярам:

– Граждане, и эти самые люди имеют дерзость теперь выступать в роли чьих бы то ни было обличителей!..

Почему я оставил систему умеренности и соглашений? – продолжает оратор. – Потому, что есть предел мудрости. Потому, что когда чувствуешь себя под угрозой постоянных ударов со стороны тех, которые должны были бы тебе аплодировать, приходится перейти в наступление…

Откровенность и прямота Дантона подкупают. Он видит, что симпатии большинства на его стороне. И тогда из обвиняемого он превращается в обвинителя. Он показывает, что бриссотинцы и Дюмурье вылезли из одной и той же помойной ямы. Он разоблачает раскольнические действия «государственных людей», их постоянный роялизм, их вечные интриги против революции.

Голос его грохочет, точно канонада. Слова, обвинения, угрозы льются свободным потоком, который нельзя ни остановить, ни преодолеть.

Монтаньяры, вновь вскочившие со своих мест, чередуют рукоплескания с выкриками. Более других горяч и нетерпелив Марат. Точно ездок, шпорящий бешеного коня, подогревает он ярость Дантона. Забыл ли оратор чье имя – Марат его называет; упустил ли какую подробность – Марат подсказывает ее.

Дантон говорит о переписке бриссотинцев с Дюмурье.

– Есть письма Жансонне! – уточняет Марат. Дантон рассказывает об интригах жирондистов.

– А их интимные ужины? – напоминает Друг народа.

– Они устраивали секретные ужины с Дюмурье, – подхватывает Дантон.

– Ласурс! Ласурс принимал в них участие! – восклицает Марат. – О, я обличу этих заговорщиков!

– Да, – продолжает Дантон, – все они были главарями одного заговора…

Наконец оратор подходит к заключению. Он патетически восклицает:

– Хотите услышать слово, которое будет ответом на все?

– Да, да, требуем этого! – отвечает Гора.

– Великолепно! Тогда слушайте! Я думаю, что нет больше перемирия между патриотами- монтаньярами, настаивавшими на смерти тирана, и негодяями, которые хотели его спасти, чем опозорили нас перед всей Францией…

Волны аплодисментов следуют без перерыва. Со всех сторон слышны возгласы:

– Мы спасем отечество!

Дантон спускается с трибуны прямо в объятья окруживших его монтаньяров. Его целуют, поздравляют с победой.

Отныне Гора едина.

И она – в этом нет сомнения – сокрушит ненавистную Жиронду.