мы были с ней двумя самостоятельными сущностями, исполнявшими таинственный ритуал познания самих себя через соприкосновение с безжизненностью…

Таня узнала меня лишь через несколько дней. До этого она воспринимала мои руки и голос так же, как постоянно воткнутую под кожу иглу от капельницы – безлично. Я был частью больничной палаты, одной из её обязательных деталей. Всё моё существо стремилось к одному – превратиться в некую силу, способную проникнуть в Таню и вернуть её к жизни. Моя голова была чиста, освобождена от рассуждений, ничто не заботило меня, не интересовало, кроме Татьяны. И вот она наконец посмотрела на меня осознанным взглядом. Перелом наступил.

– Где я? – был её первый вопрос.

– В больнице.

– Почему?

– Захворала немного.

– А ты что делаешь тут?

– За компанию устроился сюда, – прошептал я ей на ухо.

– Понятно…

На самом деле она не поняла до конца, как оказалась в палате, и не отреагировала на мою шутку. Чёрные глаза её перебегали с предмета на предмет, ощупывали стены, шарили по потолку.

– Больница, – проговорила она. – Надо же! Я ведь никогда не болела.

– Тогда ты многое упустила в жизни, но не самое интересное.

– Да?

– Теперь навёрстываешь, – я погладил её по голове. – Ты не хочешь покушать?

– Нет…

По её лицу было понятно, что она мучительно пытается вспомнить события последних двух недель, но ей это не удается.

– Знаешь, я видела какой-то золотой город, – с недоумением сказала она. – Я куда-то ездила… Нет, летала… Ты не знаешь, куда?

– Не представляю.

– Странно… Разве мы не вместе летали? Ты не помнишь эти золотые стены? До самого неба… И небо золотистое… И розовый на вкус воздух…

– Как это розовый на вкус? – Меня радовало, что она разговорилась.

– Ну, он был розовый… Не знаю, не могу объяснить… Разве ты сам не помнишь?

– Нет.

– И не помнишь, где я была? Не помнишь, что ты был со мной? Как странно. Там было так чудесно… Мне там столько всякого рассказали… Только я теперь ничего не помню, ровным счётом ничего…

Я опустился на корточки рядом с кроватью и провёл рукой по лицу Тани. Оно по-прежнему было болезненно опухшим, рыхлым.

– Ты вернулась, Танюха… Остальное – чепуха. С остальным мы справимся.

– А что со мной? Почему я в больнице?

– Хрен его знает. Врачи разводят руками. Но лекарствами тебя пичкают на всю катушку. Лечат…

– Лечат?.. – Её губы снова отяжелели, язык стал ворочаться с трудом. – Милый, а ты откуда взялся? Разве ты не в Барселоне?

Я обрадовался, несмотря на то, что видел накатившую на неё усталость. Таня вспомнила всё. Реальность отслоилась от бредовых видений. Теперь я был уверен, что дело пойдёт на поправку.

– Тебе, наверное, скоро возвращаться туда? – спросила она.

– Нет, никуда я не поеду, пока ты не поднимешься.

– Правда? – её бледное лицо озарилось счастьем. – Погоди, а как же твоя работа?

– Всё в порядке. Забудь об этом.

– А книги? Ты привёз их? Ты выправил тексты?

Даже в таком состоянии она думала о моих книгах! Невозможно было поверить в это.

– Танюш, давай позже об этом. Для начала тебе надо немного прийти в себя.

– Да, – согласилась она и добавила: – Устала, хочу спать.

– Вот и спи…

Наблюдавший её доктор пригласил меня в свой кабинет:

– Если честно, Юрий Николаевич, я не надеялся. Грешно говорить, но случалось в моей практике и такое, что приходилось виновато разводить руками. Лечишь, бывало, лечишь, а болезнь словно взбесилась, вытворяет что-то своё, ломает больного то в одном месте, то в другом. И никаких сил нет справиться с нею. Лекарства, Юрий Николаевич, иногда ведь ведут себя не так, как врачи предполагают. Сколько раз было, что медикаменты только хуже делали, губили больных… Признаюсь, глядя на вашу жену, я не надеялся. С её-то анализами жить ей оставалось недельку, не больше… У меня есть коллега, который ходит в церковь, свечи ставит за некоторых пациентов. Но я не верю в Бога, даже те немногие крохи суеверия, что когда-то ютились в моём сердце, и те растерял за долгие годы врачевания. Наука, знаете ли, держится всё-таки на фактах, а не на сказках. Но должен признать, что с чудесами я тоже сталкивался, редко, но сталкивался… Вот и ваша жена тоже… Кхм… Ну, что ж, очень рад, что оно так повернулось. Теперь у меня появилась надежда.

– Только надежда? – уточнил я.

– Пока только надежда. Говорить наверняка не осмелюсь. Не понимаю, что за случай такой. Диагноз-то на обе ноги хромает… Хотите чаю? Извините, что сразу не предложил.

– Нет, спасибо, – мне дьявольски хотелось водки.

Минуло два месяца, прежде чем Таню выписали и я привёз её к себе. Она была совсем слабенькой, утомлённой, но счастливой.

– Как хорошо оказаться дома!

В тот же день нагрянули Танины родители, просидели у нас до позднего вечера. Татьяна уже уснула, перебравшись из гостиной в спальню, а моя вроде бы тёща, как всегда элегантная и яркая, ворковала и ворковала, возбуждённая встречей, и лишь настойчивость Сергея Анатольевича заставила её подняться из-за стола.

– Люда, хватит! Сколько можно!

– И вправду, – спохватилась наконец она. – Ах, Юра, мне так трудно остановиться. Я вся переполнена чувствами, так рада, что всё обошлось.

Мне сразу вспомнились слова доктора: «Диагноз-то хромает. Чёрт его знает, что с вашей женой». Никто не знал, обошлось ли… Но о плохом думать не хотелось. Жизнь сделала такой огромный крюк, чтобы с помощью страшной болезни заставить нас с Татьяной пожить бок о бок, испив до дна из чаши любви и горечи, что думать мне вообще не хотелось. Я знал: переживания за любимую женщину что-то кардинально изменили во мне, но вот что – никак не мог определить.

Время возвратилось в мою жизнь. Я ощущал его плотную пульсацию, его настойчивое требование участвовать в каких-то делах; оно подталкивало в спину, наступало на пятки, рвалось вперёд. А я уже отвык от него. Мне как-то совсем не хотелось возвращаться в густую массу человеческого потока, где мои коллеги ни на мгновение не переставали сплетать паутину сложных шпионских махинаций. Мне не хотелось возвращаться и в мир литературы, где меня ждали новые персонажи и новые почитатели. Мир после пребывания в больнице стал предельно ясным. Отпала нужда копаться в собственной душе и отыскивать ответы на беспокойные вопросы. Вопросы исчезли. Но я этого еще не осознал.

Циферблат моей жизни снова закрутился, маятник часов громко зазвучал в голове, проталкивая вперёд секунды, минуты, часы…

Я ежедневно появлялся в отделе, но от выезда за границу отказывался наотрез. Шеф начинал проявлять неудовольствие. Я понимал его, но оставить Таню одну не мог. Ни родители, ни прислуга, ни кто-либо иной меня не устраивали. Я хотел ухаживать за ней сам.

– Сейчас не могу уехать. Может, позже, Вениамин Петрович, – в который раз отговаривался я в кабинете начальника.

– Надо как-то форсировать эту ситуацию, Юрий Николаевич.

– Форсировать не буду. Боюсь, нить порвётся.