Вот оно, сейчас! Фандорин изготовился. Однако подлый Эндрю так крепко взял его за плечи, что нечего было и пытаться лезть за револьвером. «Тимофэй» чем-то щелкнул, и стальные обручи, давившие узнику на грудь, убрались.

— Раз-два, взяли! — скомандовал «Тимофэй», беря Эраста Петровича за ноги, а Эндрю, все так же цепко сжимавший пленнику плечи, легко поднял его из кресла.

Подопытного перенесли на стол и уложили навзничь, причем Эндрю по-прежнему придерживал его за локти, а швейцар за щиколотки. Кобура немилосердно врезалась Фандорину в поясницу. Снова раздались звуки колокола — перемена закончилась.

— После того, как я синхронно обработаю электрическим разрядом два участка мозга, пациент совершенно очистится от предшествующего жизненного опыта и, так сказать, превратится в младенца. Его нужно будет снова учить всему — ходить, жевать, пользоваться туалетом, а позднее читать, писать и так далее. Полагаю, что ваших педагогов это заинтересует, тем более вы ведь уже имеете некоторое представление о склонностях этого индивида.

— Да. Он отличается прекрасной реакцией, смел, обладает хорошо развитым логическим мышлением и уникальной интуицией. Надеюсь, все это поддается восстановлению.

В другой обстановке Эраст Петрович почувствовал бы себя польщенным столь лестной характеристикой, но сейчас его закорчило от ужаса — он представил, как лежит в розовой колыбельке, с соской во рту и бессмысленно гугукает, а над ним склоняется леди Эстер и укоризненно говорит: «У, какие мы нехолосые, снова мокленькие лежим». Нет уж, лучше смерть!

— У него конвульсии, сэр, — впервые разомкнул уста Эндрю. — Не очнулся бы.

— Невозможно, — отрезал профессор. — Наркоза хватит минимум на два часа. Легкие конвульсивные движения — это нормально. Опасность, миледи, в одном. У меня не было достаточно времени, чтобы точно рассчитать потребную силу разряда. Если дать больше, чем нужно, это убьет пациента или навсегда сделает его идиотом. Если недобрать, в подкорке сохранятся смутные, остаточные образы, которые под воздействием внешнего раздражителя могут однажды сложится в определенное воспоминание.

Помолчав, баронесса произнесла с явным сожалением:

— Мы не можем рисковать. Пускайте разряд посильней.

Раздалось странное жужжание, а потом потрескивание, от которого у Фандорина мороз пробежал по коже.

— Эндрю, выстригите два кружочка — вот здесь и вот здесь, — сказал Бланк, коснувшись волос лежащего. — Мне нужно будет подсоединить электроды.

— Нет, этим пусть займется Тимофэй, — решительно объявила леди Эстер. — А я ухожу. Не хочу это видеть — потом ночью не усну. Эндрю, ты пойдешь со мной. Я напишу кое-какие срочные депеши, а ты отвезешь их на телеграф. Нужно принять меры предосторожности — ведь нашего друга скоро хватятся.

— Да-да, миледи, вы мне только будете мешать, — рассеянно ответил профессор, занятый приготовлениями. — Я немедленно извещу вас о результате.

Железные клещи, которыми были стиснуты локти Эраста Петровича, наконец-то разжались.

Едва за дверью стихли удаляющиеся шаги, Фандорин открыл глаза, рывком высвободил ноги и, стремительно разогнув колени, пнул «Тимофэя» в грудь — да так, что тот отлетел в угол. В следующее мгновение Эраст Петрович уже спрыгнул со стола на пол и, щурясь от света, рванул из-под фалды заветный «герсталь».

— Ни с места! Убью! — мстительно прошипел воскресший, и в этот миг ему, в самом деле, хотелось застрелить их обоих — и тупо хлопающего глазами «Тимофэя», и сумасшедшего профессора, недоуменно застывшего с двумя стальными спицами в руке. От спиц тонкие провода тянулись к какой-то хитрой, помигивающей огоньками машине. В лаборатории вообще имелось множество всяких любопытных штук, но рассматривать их было не ко времени.

Швейцар не пытался подняться с пола и только мелко крестился, но с Бланком, кажется, было неблагополучно. Эрасту Петровичу показалось, что ученый совсем не испугался, а только взбешен неожиданным препятствием, которое могло сорвать эксперимент. В голове пронеслось: сейчас бросится! И желание убить съежилось, растаяло без остатка.

— Без глупостей! Стоять на месте! — чуть дрогнув голосом, выкрикнул Фандорин.

В ту же секунду Бланк взревел:

— Scweinhund! Du hast alles verdorben![47] — и ринулся вперед, ударившись боком о край стола.

Эраст Петрович нажал на спуск. Ничего. Предохранитель! Щелкнул кнопкой. Нажал два раза подряд. Да-дах! — жахнуло двуединым раскатом, и профессор упал ничком, головой прямо под ноги стрелявшему.

Испугавшись нападения сзади, Фандорин резко развернулся, готовый стрелять еще, но «Тимофэй» вжался спиной в стену и плачущим голосом зачастил:

— Ваше благородие, не убивайте! Не по своей воле! Христом-богом! Ваше благородие!

— Вставай, мерзавец! — взвыл полуоглохший, озверевший Эраст Петрович. — Марш вперед!

Толкая швейцара дулом в спину, погнал по коридору, потом вниз по лестнице. «Тимофэй» мелко семенил, ойкая всякий раз, когда ствол тыкался ему в позвоночник.

Через рекреационную залу пробежали быстро, и Фандорин старался не смотреть на открытые двери классных комнат, откуда выглядывали учителя и высовывавшиеся из-за их спин молчаливые дети в синих мундирчиках.

— Это полиция! — крикнул Эраст Петрович в пространство. — Господа учителя, детей из классов не выпускать! Самим тоже не выходить!

Длинной галереей, все так же полушагом-полубегом достигли флигеля. У бело-золотой двери Эраст Петрович толкнул «Тимофэя» изо всех сил — швейцар лбом распахнул створки и едва удержался на ногах. Никого. Пусто!

— Марш вперед! Открывай все двери! — приказал Фандорин. — И учти: если что, убью, как собаку.

Швейцар только всплеснул руками и зарысил обратно в коридор. В пять минут осмотрели все комнаты первого этажа. Ни души — лишь в кухне, грузно навалившись грудью на стол и вывернув на сторону мертвое лицо, спал вечным сном бедняга извозчик. Эраст Петрович только мельком взглянул на крошки сахара в бороде, на лужицу разлившегося чая, и велел «Тимофэю» двигаться дальше.

На втором этаже располагались две спальни, гардеробная и библиотека. Баронессы и ее лакея не оказалось и там. Где же они? Услышали выстрелы и спрятались где-то в эстернате? Или вообще скрылись бегством?

Эраст Петрович в сердцах взмахнул рукой с револьвером, и внезапно грянул выстрел. Пуля с визгом отрикошетила от стены и ушла в окно, оставив на стекле аккуратную звездочку с расходящимися лучиками. Черт, предохранитель-то снят, а спуск слабый, вспомнил Фандорин и тряхнул головой, чтобы освободиться от звона в ушах.

На «Тимофэя» неожиданный выстрел произвел магическое воздействие — швейцар повалился на колени и заканючил:

— Ваше бла… ваше высокоблагородие… Не лишайте жизни! Бес попутал! Все, все, как на духу! Ведь детки, жена хворая! Покажу! Как Бог свят покажу! В погребе они, в подвале тайном! Покажу, только душу не погубите!

— В каком таком подвале? — грозно спросил Эраст Петрович и поднял пистолет, словно и в самом деле собирался немедленно учинить расправу.

— А вот за мной, за мной пожалуйте.

Швейцар вскочил на ноги и, поминутно оглядываясь, повел Фандорина снова на первый этаж, в кабинет баронессы.

— По случаю один раз подглядел… Оне нас не подпускали. Не было у них к нам доверия. А как же — русский человек, душа православная, не англинских кровей. — «Тимофэй» перекрестился. — Только Андрею ихнему туда ход был, а нам ни-ни.

Он забежал за письменный стол, повернул ручку на секретере, и секретер вдруг отъехал вбок, обнажив небольшую медную дверь.

— Открывай! — велел Эраст Петрович.

«Тимофэй» еще трижды перекрестился и толкнул дверцу. Она беззвучно отворилась, и показалась лестница, ведущая вниз, в темноту.

Подталкивая швейцара в спину, Фандорин стал осторожно спускаться. Лестница кончилась стенкой, но за угол, направо, сворачивал низкий коридор.

— Пошел, пошел! — шикнул на замешкавшего «Тимофэя» Эраст Петрович.

Свернули за угол, в кромешную тьму. Надо было свечу захватить, подумал Фандорин и полез левой рукой в карман за спичками, но впереди вдруг ярко вспыхнуло и грохнуло. Швейцар ойкнул и осел на пол, а Эраст Петрович выставил вперед «герсталь» и нажимал на спуск до тех пор, пока боек не защелкал по пустым гильзам. Наступила гулкая тишина. Трясущимися пальцами Фандорин достал коробок, чиркнул спичкой. «Тимофэй» бесформенной кучей сидел у стены и не шевелился. Сделав несколько шагов вперед, Эраст Петрович увидел лежащего навзничь Эндрю. Дрожащий огонек немного поиграл в стеклянных глазах и погас.

Оказавшись в темноте, учит великий Фуше, нужно зажмурить глаза, досчитать до тридцати, чтобы сузились зрачки, и тогда зрение сможет различить самый незначительный источник света. Эраст Петрович для верности досчитал до сорока, открыл глаза — и точно: откуда-то пробивалась полоска света. Выставив руку с бесполезным «герсталем», он шагнул раз, другой, третий и увидел впереди слегка приоткрытую дверь, из щели которой и лился слабый свет. Баронесса могла находиться только там. Фандорин решительно направился к светящейся полоске и с силой толкнул дверь.

Его взору открылась небольшая комнатка с какими-то стеллажами вдоль стен. Посреди комнаты стоял стол, на нем горела свеча в бронзовом подсвечнике и освещала расчерченное тенями лицо леди Эстер.

— Входите, мой мальчик, — спокойно сказала она. — Я вас жду.

Эраст Петрович переступил порог, и дверь внезапно захлопнулась у него за спиной. Он вздрогнул, обернулся и увидел, что на двери нет ни скобы, ни ручки.

— Подойдите ближе, — тихо попросила миледи. — Я хочу получше рассмотреть ваше лицо, потому что это лицо судьбы. Вы — камешек, встретившийся на моей дороге. Маленький камешек, о который мне суждено было споткнуться.

Задетый таким сравнением, Фандорин приблизился к столу и увидел, что перед баронессой на столе стоит гладкая металлическая шкатулка.

— Что это? — спросил он.

— Об этом чуть позже. Что вы сделали с Гебхардтом?

— Он мертв. Сам виноват — нечего было лезть под пулю, — грубовато ответил Эраст Петрович, стараясь не думать о том, что в считанные несколько минут убил двух людей.