том, чтобы остаться на целую ночь.

– Скоро, – пробормотал он, не отрываясь от ее губ.

Вскочив на коня, Эверард повернул его в сторону дороги, ведущей в замок. В его жизни было много прощаний: с семьей, возлюбленными, друзьями, и он знал, что лучше не оглядываться. Но на этот раз он нарушил свое правило, обернулся и посмотрел на неподвижную фигурку Эммы в белой ночной рубашке.

«Да она просто околдовала меня, черт побери», – сказал он себе. Он думал, что будет чувствовать отвращение, а на самом деле просто не мог дождаться, когда возвратится в замок Морле.

Эверард не поил своего коня с самого полудня. И сейчас проехал на нем сквозь деревья к самому берегу реки. Он спешился, и огромный боевой конь оттеснил его в сторону, чтобы всадник не мешал ему пить.

Эверард укрылся под низкими ветвями ближайшего дуба. Здесь было темно, но водяная гладь сверкала под лунными лучами.

Он услышал шорох всего за мгновение до того, как на него обрушился удар. Он все еще держал в руках поводья. Громобой взвился на дыбы и заржал, ударяя по воздуху копытами.

На него посыпался град ударов. Кто-то вырвал поводья из его рук, и конь, с шумом продираясь сквозь кусты, ускакал.

Били его, без сомнения, люди опытные и умелые. Эверард прикрыл голову, но все же не устоял, упал на колени. Его повалили лицом вниз и стали бить ногами. От этих ударов трещали ребра. Ему разбили голову, кровь заливала лицо, и он ничего не мог видеть.

Эверард был почти в беспамятстве, когда его перевернули на спину. Сняли с него латы, шлем и рукавицы, затем поддевку, поножи и сапоги. Раздев догола, его вытащили сквозь кусты на дорогу и там продолжили избиение. В руках у них, по-видимому, были толстые палки. То приходя в себя, то вновь лишаясь сознания, он так и не смог определить, сколько их было, нападающих.

Затем они привязали к его ногам веревку и потащили по дороге. Он знал, что у него сломана челюсть, боль то и дело простреливала весь череп.

Когда его потащили по выщербленной, усеянной острыми камнями дороге, Эверард не смог удержаться от болезненных стонов. И вновь потерял сознание.

Очнулся он, когда его втащили в какой-то двор. Веревку разрезали, тот кусок, который был к нему привязан, лег кольцами рядом с ним на промерзшую землю. Опираясь на один локоть, он с трудом приподнялся, его глаза застилала кровь. Но он все же разглядел, что лежит перед тем самым домом, где был накануне. Внутри было темно, все, видимо, спали.

«Эмма», – подумал он. Хотел было крикнуть, но из его горла вырвался лишь какой-то невнятный хрип.

Порывами налетал ледяной ветер. Эверард промерз до самых костей, и это помогало ему переносить боль. Подняв глаза, он увидел над собой луну. Разумеется, кричать со сломанной челюстью было невозможно. Ясно было, что до утра он не дотянет. Ко всему еще он захлебывался собственной кровью.

У него не оставалось никаких сомнений, что он умирает.

Более ста самых высокопоставленных вельмож Англии собрались в церемониальном зале Винчестера, чтобы принести ежегодную присягу в верности королю. Констанс стояла среди своих суссекских вассалов, которые в свою очередь прибыли в Винчестер, чтобы принести присягу в верности ей. Уильям де Кресси и новый предводитель рыцарей Эрно Фицгамелин смотрели, как самые высокопоставленные и рангом чуть пониже старались подобраться как можно ближе к королевскому трону. Вот-вот должен был появиться сам Генрих.

Констанс отнюдь не разделяла общее стремление быть поближе к королю и тем более не хотела привлечь к себе его внимание, она знала, что в свое время герольд непременно провозгласит ее имя. Обыскивая взглядом большой зал, она надеялась найти де Варреннов и свою сестру Мабель.

Сразу же по прибытии в Винчестер она послала отца Бернара в дом де Варреннов, чтобы он разузнал о ее сестре. По возвращении отец Бернар сообщил, что де Варренны путешествуют в свите графа Харфорда, но находится ли с ними Мабель, никто не может сказать. Учитывая, что она должна вот-вот разрешиться от бремени, скорее всего ее не взяли с собой в дальнюю дорогу, предположил ее духовник.

«Вероятно, он прав», – сказала себе Констанс. Оставалось только надеяться, что ее сестра, если с ней по-прежнему жестоко обращаются, сообщила бы ей об этом через гонца. Если бы, конечно, сообразила это сделать.

День был праздничный, Рождество. В полдень весь двор присутствовал на мессе в кафедральном соборе. Затем король побывал у гробницы святого Суитина, некогда епископа Винчестерского, и посмотрел, как идут строительные работы, продолжающиеся вот уже сорок лет. Судя по тому, что увидел король, эти работы вполне могли продлиться еще столько же. Кафедрал был заполнен канониками, священниками, монахами, членами различных орденов, были здесь и несколько епископов, возглавляемых советником короля Генриха Роджером, епископом Солсберийским.

Когда во время мессы высокопоставленные духовные особы заняли свои места у алтаря, в полумраке собора засверкали расшитые золотом и серебром мантии и митры.

Поскольку Роджер Солсбери являлся главным советником короля и вел все государственные дела, когда Генрих бывал в Нормандии, нетрудно было себе представить, какая сильная вражда, какое расхождение в религиозных взглядах существовали между английской церковью и Генрихом по его восшествии на престол.

После кончины архиепископа Лафранка старший брат принца Генриха, король Вильгельм Руфус, не спешил с назначением его преемника, тем временем широко пользуясь ресурсами его провинций, в чем король Вильгельм весьма преуспел. Его, разумеется, осуждали, но он не обращал на это ни малейшего внимания. Когда наконец он назначил на место архиепископа аббата Ансельма из французского монастыря, в лице Ансельма он нашел непримиримого противника. Новый архиепископ начал с того, что настоял на том, чтобы получить подобающие своему сану регалии не от короля Вильгельма Руфуса, а от самого папы.