нужен отдых, и нет никакого Тристеро. И еще ей хотелось знать — почему в вероятности существования Тристеро ей видится угроза для себя.

Вскоре после заката она въехала на аллею возле клиники Хилариуса. Свет в офисе, похоже, не горел. Ветви эвкалипта колыхались в воздушном потоке, который струился с гор, влекомый вечерним морем. Она дошла до середины вымощенной плитами дорожки, когда мимо уха, напугав ее до смерти, прожужжало какое-то насекомое, и тут же прозвучал выстрел. Это не насекомое, — подумала Эдипа и, услышав еще один выстрел, поняла в чем дело. В увядающем свете сумерек она была прекрасной мишенью; единственный возможный путь лежал к клинике. Эдипа бросилась к стеклянным дверям, но обнаружила их запертыми, а холл внутри — темным. Рядом с клумбой она нашла камень и запустила им в одну из дверей. Камень отскочил. Она принялась искать другой, но тут внутри появилась белая фигура — порхая, фигура подбежала к двери и отперла ее. Эдипа узнала Хельгу Бламм, ассистентку Хилариуса.

— Быстрее! — протараторила она, и Эдипа проскользнула внутрь. Женщина была на грани истерики.

— Что происходит? — спросила Эдипа.

— Он свихнулся. Я пыталась вызвать полицию, но он схватил стул и разгромил коммутатор.

— Доктор Хилариус?

— У него мания преследования. — Полоски слез вились вниз по ее скулам. — Он заперся в офисе с винтовкой. — «Гевер» 43-го года, с войны, — вспомнила Эдипа, — он хранил ее как сувенир.

— Он стрелял в меня. Как вы думаете, в полицию сообщат?

— Он стрелял уже в полдюжины людей, — ответила сестра Бламм, ведя Эдипу по коридору в свой офис. — Да, хорошо бы вызвали полицию. — Эдипа заметила открытое окно на линии, безопасной для отступления.

— Вы могли убежать, — сказала она.

Наливая в чашки горячую воду из умывальника и размешивая растворимый кофе, Бламм подняла глаза и насмешливо взглянула на Эдипу. — Ему может понадобиться помощь.

— А кто его предполагаемые преследователи?

— Он говорит, трое с автоматами. Террористы, фанатики, это все, что я смогла понять. Он принялся крушить коммутатор. — Она окинула Эдипу враждебным взглядом. — Слишком много смазливеньких телок — вот что его довело. В Киннерете этого добра хоть отбавляй. Не смог справиться.

— Меня не было в городе, — заметила Эдипа. — Может, я смогу разузнать, в чем дело. Может, я не покажусь ему угрозой?

Бламм обожглась кофе. — Начнете говорить с ним о своих проблемах, и он, пожалуй, вас подстрелит.

У двери, которую Эдипа еще ни разу не видела закрытой, она ненадолго остановилась, спрашивая себя о собственном психическом здравии. Почему она не сбежала через окошко Бламм? Потом просто прочла бы в газетах о дальнейших событиях.

— Кто там? — завопил Хилариус, то ли услышав ее дыхание, то ли уловив что-то еще.

— Миссис Маас.

— Пусть Шпеер вместе со своим министерством кретинов вечно гниет в аду. Вы понимаете, что половина тех выстрелов были холостыми?

— Можно мне войти и поговорить с вами?

— Все вы одним миром мазаны, — откликнулся Хилариус.

— Я без оружия. Можете обыскать.

— А вы тем временем вырубите меня приемом карате в позвоночник, нет, благодарю.

— Почему вы противитесь любому моему предложению?

— Слушайте, — сказал Хилариус, немного погодя, — я что, был плохим фрейдистом? Разве у меня бывали серьезные отклонения?

— Вы то и дело корчили рожи, — ответила Эдипа, — но это мелочи.

В ответ раздался долгий горький смех. Эдипа ждала.

— Я пытался, — сказал аналитик из-за двери, — подчиниться этому человеку, призраку этого вздорного еврея. Пытался культивировать веру в буквальную истину им написанного, даже если идеи были идиотскими и противоречивыми. Это минимум, который я мог выполнить, nicht wahr? Нечто вроде епитимьи.

— И какая-то часть меня и впрямь хотела верить, подобно ребенку, который слушает жуткую сказку, но знает, что его никто не тронет, верить, будто бессознательное подобно любой другой темной комнате, нужно лишь зажечь свет. Что зловещие фигуры окажутся лишь игрушечными лошадками и бидермайеровской мебелью. Что терапия может, в конце концов, усмирить бессознательное и вывести в общество без страха вернуться к прежнему. Я хотел верить, несмотря на весь опыт своей жизни. Представляете?

Она не представляла, поскольку не имела ни малейшего понятия о том, чем занимался Хилариус до появления в Киннерете. Вдали послышались сирены электронные сирены, которыми пользовались местные копы, — они походили на игрушечные свистки, вдруг раздавшиеся по школьной системе оповещения. Их звук настойчиво, по линейной функции усиливался.

— Да, я их слышу, — сказал Хилариус. — Как вы думаете, меня смогут защитить от этих фанатиков? Они проходят сквозь стены. Они реплицируются: ты сбегаешь от них, поворачиваешь за угол, а они уже там, снова бегут за тобой.

— Сделаете мне одолжение? — спросила Эдипа. — Не стреляйте в копов, они за вас.

— У ваших израильтян есть доступ к любой униформе, — ответил Хилариус. — Я не могу быть уверен, что эта «полиция» безопасна. Ведь вы не можете знать наверняка, куда меня повезут, если я сдамся.

Эдипа слышала, как он вышагивает взад-вперед по офису. Внеземные звуки сирен из ночного мрака надвигались на них. — Я могу сделать, — сказал Хилариус, — одну гримасу. Вы ее еще не видели; и никто в этой стране не видел. Я делал ее единственный раз в жизни, и возможно, в Центральной Европе еще живет — хотя если и живет, то растительной полужизнью, — тот молодой человек, что видел ее. Он примерно ваш ровесник. Безнадежно психически болен. Его звали Цви. Вы можете сказать «полиции», или как там они себя сегодня называют, что я снова могу сделать эту гримасу? Что радиус ее действия — сотня ярдов, и всякого, кто на свою беду окажется в этой зоне, она затянет в глубокую темницу, где живут кошмары, и навеки запрет над ним люк. Заранее благодарю.

Сирены достигли входа в клинику. Она слышала, как хлопали дверцы машин, слышала выкрики копов и потом — внезапный грохот: они ворвались внутрь. Тут дверь офиса отворилась. Хилариус схватил ее за запястье, втащил в комнату и снова заперся.

— То есть, теперь я заложница, — сказала Эдипа.

— О, — промолвил Хилариус, — так это вы!

— А с кем же, вы думали, вы…

— Обсуждали свой случай? С кем-то другим. Есть я, и есть другие. Знаете, обнаружилось, что когда принимаешь ЛСД, это различие начинает стираться. Эго теряет четкие границы. Но я никогда не принимал этот наркотик, я предпочел оставаться в состоянии относительной паранойи, когда, по крайней мере, осознаешь — кто есть я и кто есть другие. Возможно, вы именно поэтому и отказались участвовать, а, миссис Маас? — Он взял в свои канатоподобные руки винтовку и направил на нее. — Что ж, ладно. Полагаю, вы должны были передать мне послание. Что вам велели мне передать?

Эдипа пожала плечами. — Не закрывайте глаза на свой общественный долг, — предложила она. — Взгляните на вещи трезво. Вы меньше их численно, и они превосходят вас по огневой мощи.

— Ах, меня меньше? Там нас тоже было меньше. — Он жеманно взглянул на нее.

— Где?

— Там, где я сделал эту гримасу. Где проходил интернатуру.

Ей показалось, она поняла, о чем он говорит, но все же хотела узнать поконкретнее: — Где?

— Бухенвальд, — ответил Хилариус. Полицейские застучали в дверь.

— У него ружье, — откликнулась Эдипа, — и здесь я.

— Кто вы, леди? — Она назвалась. — Как пишется ваше имя? — Они записали адрес, возраст, телефон, ближайших родственников, место работы мужа — для репортеров. Хилариус тем временем рылся в