его белый кафтан, отороченный песцом, поглядел на маленькую изящную шапочку с вензелем, который никто не имел права носить, кроме государя, и сказал:

– Это тебя называют Варназдом?

– Да, – сказал чиновник и стал белее своей шапочки.

Мятежники стали оттаскивать свиту к опушке, а молодого чиновника свели к реке. Подошла лодка, – чиновнику, выдавшему себя за государя, велели в нее сесть. Лодка была большая, и свита стала проситься в лодку, но их не пустили.

Лодка поплыла через реку. На другом берегу уже стояло множество народа. Чиновник молча сидел на корме и смотрел в воду, по которой плыли какие-то потроха, солома и тюки хвороста, вероятно, фашины от понтонного моста, по которому перешел реку Ханалай. На самой стремнине он не выдержал и спросил:

– Что вы хотите делать со мной?

– Души чиновников почернели от подлости, – ответил мятежник, – а зубы народа, – от лотосовых корней. Когда цепами молотят не колосья, а человечьи тела, это ужасно. А в чем причина бед, как не в том, что иссякла благая государева сила?

– Государь безгрешен, – возразил чиновник.

– Это ничего, – возразил оборванец, – ведь известно, что грехи убитого переходят на убийцу, и поэтому убивать безгрешных лучше, чем убивать грешников.

Чиновник понял, что его ждет, закричал, попятился и стал падать в воду, – тут один из мятежников подцепил его задним крючком двузубца, а другой мятежник всадил в него передний крючок двузубца. Чиновник перестал кричать и упал на на одно колено, а плащ его защепился за шип на весле. Чиновник испугался за священный императорский плащ и попытался его отцепить, но потерял равновесие и полетел на дно лодки. Тут его стали тыкать, как гуся вилкой, а на другом берегу мятежники набросились на людей из государевой свиты. Со своими двузубцами они управлялись с удивительным проворством.

По какой-то причине, несомненно, противоречащей здравому смыслу, ни один из чиновников не попытался спасти свою жизнь криком о том, что государь жив, и что его еще нетрудно догнать.

Государев парк был захвачен мятежниками, – Варназд и спутник его, дворцовый чиновник Алия, пересекли Западную дорогу и поскакали по лесу в направлении столицы.

Варназд никогда не охотился за пределами парка, – прошло три часа, и государь понял, что они заблудились.

Они скакали вечер, и ночь, и с рассветом съехали к какой-то речушке. Там было капустное поле, и на поле – несколько крестьян. Солнце только что выплыло из-за горизонта, большое и важное, крепкие зеленые кочаны с курчавыми листьями сидели в земле и наливались силой.

Варназд спросил у крестьян дорогу, и по ответу понял, что он и его спутник ехали скорее от столицы, чем к ней. Крестьяне сказали всадникам, что им непросто будет попасть в Небесный Город, потому что старая дорога осталась только в налогах, а так там болото. Болото было оттого, что по плану начальник Ведомства Справедливости должен был строить в этом месте канал с каменным ложем; однако из камней вместо ложа построили виллу.

Варназд попросил еды и питья, и крестьяне поделились с ним горстью вяленых бобов. Кружек они не знали. Варназд спешился и напился прямо из речки. Вода была желтая от остатков жизни большого города и песчинок со дна, не облицованного камнем. Варназд кинул крестьянину золотой, и тот стал его спрашивать, что это такое.

Варназд поехал дальше по тропке в заболоченном лесу. Через час конь его оступился, упал, и видимо, сломал ногу. Чиновник помог Варназду подняться и подвел ему своего коня. Варназд поглядел вокруг и вдруг понял, что ему уже незачем выбираться из этого проклятого леса, потому что мятежники, вероятно, уже в столице.

Варназд расстегнул ворот кафтана и протянул чиновнику свой меч. Тот испуганно попятился.

– Помоги мне умереть, – спокойно сказал Варназд, – потому что самому это делать неудобно. Я лягу, а ты отруби мне голову.

Чиновник взял меч, а Варназд собрал свои светло-русые волосы в пучок и, придерживая их руками, лег ничком на траву. От травы пахло сыростью и утром.

Алия в ужасе стоял над государем. Он думал о том, что ослушавшийся государя будет в следующем рождении лягушкой, а поднявший на государя руку – саранчой. Какое бы решение он ни выбрал – не быть ему в следующем рождении чиновником!

– Ну! – закричал Варназд.

Алия улыбнулся и вонзил меч в себя.

Варназд вскочил от шума на ноги. Чиновник похлопал глазами, пробормотал: «Не смею, государь», и затих. Открытые глаза его улыбались: он нашел способ ослушаться государя.

Варназд вынул чистый меч из ножен за спиной мертвеца, сел на его коня и тихонько поехал дальше.

Он не торопился больше никуда. Странное спокойствие овладело его душой. Он ехал, медленно разглядывая все: розовые стволы сосен, подпирающие небо, зеленые болотные травы и черные ягоды на беловатом мху. Под копытами коня тихо чавкала вода, из кустов вспархивали птицы, лес был полон тысячью голосов, утреннее солнце рассыпалось в каплях росы.

«Как странно, – подумал Варназд, – какое чудо жизнь! Почему же я раньше этого не замечал!»

Государь ехал и ехал, улыбаясь каким-то своим внутренним мыслям. Он понимал, что ему остался лишь один выход. Он не сомневался, что сумеет умереть достойно и не попасться живьем в руки мятежников. Ему никогда еще не было так хорошо и свободно, как в этом утреннем лесу.

Через час он отыскал красивую полянку, спешился, сел, положил на колени меч и залюбовался на сосновые ветки. Теплое солнышко разморило его: он заснул.

Варназд проснулся от громкого хохота: он открыл глаза и увидел, что вокруг него хохочет несколько всадников. Впереди них он узнал Шадамура Росянку, который когда-то служил Киссуру, а теперь служил Ханалаю, – и Шадамур Росянка его тоже узнал.

Варназда немножко пообчистили и повели за конями, а на опушке реквизировали какую-то телегу.

Через час на телегу наткнулся отряд людей в одних набрюшных юбочках и с двузубцами. Эти люди раскудахтались, завидев государя, и стали оттирать понемногу конников от телеги. Шадамур крикнул Варназду, чтобы тот не очень-то боялся. Государь наклонил голову, и слезы посыпались из его глаз, как семена из раскрывшейся коробочки мака.

Люди в одних набрюшных юбках и с двузубцами были из отряда Лахута Медного Когтя.

Лахут уже дважды мелькнул в нашем повествовании, – сельским богатеем и странствующим проповедником. После бунта Лахут сумел бежать из столицы. Мысль о грехе – убийстве племянника, – по- прежнему терзала его душу. В соседней провинции он был пойман и повешен за ребра, но ночью сам снял себя с крюка и утек. Как-то он ночевал в храме «красных циновок» и вместо вынесенных идолов застал там самого Господа: тот велел ему взять меч и идти проповедывать. Лахут возразил, что не может брать меча грешными руками.

«Не беда», – живо возразил Единый, и позвал ангелов. Те мигом отрубили Лахуту грешную руку, а взамен приставили новую, медную и похожую на двузубец: этим-то двузубцем Лахут теперь и проповедывал, и опять назывался Медный Коготь.

В отряд Лахута не принимали никого, жаждущего наживы, и каждого, кто обзаведется чем-нибудь, кроме набрюшной юбки и двузубца, гнали вон. Смерть люди Лахута считали видимостью и полагали, что броня бедности укрывает не только душу от искушений, но и тело от ударов. Это они поймали и убили подмененного чиновника.

Онтологическая часть учения Лахута гласила, что когда его люди займут столицу, синее небо нечестия сменится красным небом радости, а вся земля превратится в одну шелковую красную циновку; рис на полях будет расти без шелухи и сочиться маслом, а поверх риса будут бегать жареные куры и поросята. Можно будет отрезать кусочек поросенка и съесть, и он тут же отрастет снова.

Политическая часть учения Лахута гласила, что Киссур и Арфарра подменили государя и превратили его в барсука, и имеют способ превратить всех в барсуков. Из этого вытекала необходимость восстать против Киссура и Арфарры, хотя логичней было б против таких колдунов, которые умеют превращать людей в барсуков, не восставать.