гнилыми зубками.

– Эй, – спросил Бемиш мальчишку на своем скверном вейском, – ты знаешь, что такое Земля?

– Конечно. Это такое место на небе, куда мы попадем после смерти, если будем хорошо себя вести и слушаться императора.

Мощный кондиционер в машине быстро прогнал жару. Бемиш сидел, откинувшись на подушки; автомобиль пробирался меж торговых рядов, и Бемиш снова вспоминал невиданную роскошь Залы Ста Полей, золотой потолок и нефритовые колонны. «Очень богатое правительство очень бедного народа», – подумал он.

Через две недели Бемиш был на пирушке, устроенной молочным братом государя по случаю дня рождения. Была еда, и пьяные глаза, и девицы. Было купание в ночном пруду. Были документы различных видов, подписанные между тарелками с фаршированными финиками и блюдами со всем, что родится в небесах и родится на земле, те самые документы, за которые полагаются неисчислимые взятки; впрочем, взятки, по местным понятиям, все равно полагалось потом выплачивать. Были также песни и стихи. Один чиновник из министерства финансов, вроде бы его звали Тай, взял что-то вроде лютни и начал играть и петь.

Потом спела песню девица: это была очень лирическая песня. Бемишу сказали, что песню сочинил лет двадцать назад чиновник по имени Андарз. Будучи министром полиции, он подавил восстание в Чахаре, повесив всех, кто не мог заплатить отступное, и отпустив всех, кто отступное заплатил. На обратном пути в столицу он сочинил цикл самых лучших своих стихотворений о временах года. Бемиша бросило в жар и холод, он наклонился к Киссуру и сказал:

– Это великая певица.

Девица кончила песню и села, по приказанию Киссура, Бемишу на колени.

Потом стали играть в рифмы. Бемиш, конечно, слишком плохо понимал по-вейски, чтобы сочинить стихи на заданные рифмы или продолжить строку. Но почему-то ему казалось, что и на родной мове он справился бы не лучше, чем по-вейски.

Привели уличного певца.

Бемиш вспомнил, как, едучи из космопорта, попросил своего переводчика остановить машину. Ему хотелось поглядеть на уличного кукольника, собравшего на обочине некоторую толпу. Переводчик ответил, что это «некультурно». Бемиш спросил, что же культурно, и оказалось, что культурно – это ходить смотреть всей шестидворкой самые дешевые боевики.

Тут, среди высших чиновников, никто не считал, что уличный певец – это некультурно.

Уличный певец спел гостям хвалу, ему накидали в шапку денег и прогнали на кухню. Чиновники стали петь сами.

Ах, если бы они только не пели так хорошо! Тогда все было бы в порядке. Разнузданные оргии коррумпированной бюрократии. Но они так хорошо пели! Бемишу трудно было бы себе представить, чтобы сотрудники государственного департамента собрались к шефу на вечеринку и начали так петь. Или чтобы они подписывали на этой вечеринке такие бумаги.

Или одно было связано с другим? И поэзия вымрет вслед за коррупцией? Господин Андарз отправился в столицу из сожженного им Чахара и по пути сложил самый прекрасный свой цикл стихотворений про лето и осень. Наверное, он был доволен. Наверное, в Чахарском походе он получил много добра.

Через восемь лет Киссур и Андарз оказались по разные концы одного меча, и Киссур повесил мятежника Андарза и любил слушать его стихи.

Через неделю Бемиш устроил ответное угощение в своей усадьбе. Во время ужина Шаваш то и дело посматривал на прислуживавшую гостям Инис. Когда она, обнеся гостей сладостями, проходила мимо Шаваша с пустым подносиком, чиновник вдруг притянул ее к себе и посадил на колени. Инис поспешно вскочила, задев рукавом чашку Шаваша. По счастью, вина в чашке не было.

Ссылаясь на дела, Шаваш распрощался раньше прочих гостей. Бемиш сошел вниз, чтобы проводить его.

Садясь во флайер, Шаваш сказал:

– Инис прелестна, Теренс. Говорят, она помогает вам в делах? Наверно, она так же умна, как и красива?

– Да.

– Никогда не поверю! А впрочем, вот вам пари: я возьму вашу помощницу к себе на две недели и, если я останусь довольным, я должен вам пятьдесят тысяч.

Бемиш молчал.

– Господин Бемиш!

– Я не могу сделать вам этого одолжения, господин министр.

– Ну тогда уступите хотя бы на ночь. Пусть она потом сама выбирает.

– Слушайте, Шаваш, а вы не предлагали Киссуру уступить вам на ночь Идари?

– Какое тут может быть сравнение, – возмутился Шаваш, – Идари – высокопоставленная дама, а тут что? Дочка мелкого взяточника, вы же купили ее за тридцать тысяч, вас надули, взяв вдвое против обычной цены…

– Убирайтесь, господин министр, – сказал Бемиш, – пока не ушиблись о мой кулак.

Вечером, после того как все гости разъехались, Бемиш поднялся в спальню. Инис лежала в постели. Бемиш присел на краешек одеяла, и женщина, приподнявшись, стала расстегивать на нем пиджак и рубашку.

– Этот чиновник, Шаваш, просил меня подарить тебя ему, – сказал Бемиш. – Сначала надеялся, что я сам предложу, а потом не утерпел и попросил всеми четырьмя копытами. Я его чуть не зашиб.

Инис вздрогнула.

– Не отдавай меня Шавашу, – сказала она. – Это скверный человек. У него дома пять жен, и для каждой есть плетка. Ночи он пропадает в веселых переулках, а днем запирается со своими секретарями, – неделю назад один из его секретарей повесился от этого самого, а сказали – от растраты. А как он ведет себя в срамных домах!

Бемиш покраснел. Как Шаваш ведет себя в срамных домах, он знал по личным наблюдениям. И вряд ли сам Бемиш в это время вел себя намного лучше.

Когда через два дня Бемиш вернулся в усадьбу, комната Инис была пуста. На столе сиротливо белела записка: «Я ненавижу его. Но он сказал, что повесит моего отца».

Через час Бемиш был в министерстве финансов. Он отшвырнул испуганного секретаря и возник на пороге кабинета Шаваша.

– Вы подонок, – сказал Бемиш, – я все расскажу Киссуру. Я расскажу государю…

– И ста сорока комиссиям и пяти комитетам по защите прав человека, – закивал чиновник. – Я не хочу ставить вас в неудобное положение, Теренс. Уверяю вас, отец Инис заслуживает веревки – вот здесь у меня лежит его дело. Ужасное дело – все те пакости, которые может совершить мелкий, глупый и очень жадный взяточник, пакости, которые кончались гибелью и бесчестием. Верите ли, что он, за взятку, добавлял имена в ордера на арест после конца Чахарского восстания, принял, как целую, дамбу, которая обрушилась через месяц и погубила целую деревню? Уверяю вас – если вы нажалуетесь государю, отца ее казнят непременно…

– Отдай мне мою женщину, – сказал Бемиш.

Чиновник неторопливо поднялся с кресла, обошел стол и очутился совсем рядом с иномирцем. Бемиш увидел близко-близко его внимательные золотистые глаза и длинные, чуть накрашенные ресницы.

– Что ты хочешь от меня, – сказал Бемиш. – Денег? Долю? Мы же договорились!

Шаваш, не отвечая, улыбнулся иномирцу. Шаваш был еще очень красив, разве что самую малость полноват для своего роста, и Бемиш с удивлением заметил в его каштановых волосах несколько седых нитей.

Шаваш медленно поднял руку и вдруг стал расстегивать пиджак Теренса. Бемиш обомлел и закрыл глаза. Жаркие руки скользнули ему под рубашку, и совсем рядом послышался мягкий голос:

– Кто хочет напиться, не ссорится с ручьем, Теренс.

Бемиш не испытывал отвращения. Но он несомненно испытывал ужас. Губы Шаваша оказались возле его губ, и прошла, наверное, минута, прежде чем Теренс понял, что они целуются. Потом где-то вдали