ваш друг, но я говорю с точки зрения политики – огромная удача для Гонконга. Во-первых, он дворянин; во-вторых, он виг и в третьих – дурак. Сэр Клайд Уэйлен – сын сквайра; во-вторых, не дурак и в-третьих, он человек действия. В-четвертых, он знает Индию – провел там тридцать лет на службе в Ост-Индской Компании. До этого служил в королевском флоте. И в-последних, что наиболее существенно: хотя он и считается вигом, я уверен, что в душе он тайно ненавидит Каннингтона, а вместе с ним и нынешнее правительство, и сделает все, что только будет в его силах, дабы добиться его отставки.

– Почему?

– Он ирландец. Каннингтон руководил разработкой большинства законов, принятых по Ирландии за последние пятнадцать лет, и лично ответствен, как считают все ирландцы, за нашу катастрофическую политику в этой стране. Это ключ к Уэйлену... если мы сможем найти способ воспользоваться им. – Скиннер в возбуждении принялся грызть испачканный чернилами ноготь большого пальца.

Лим Дин вернулся вместе с еще одним слугой, неся тарелки с холодным мясом, копчеными колбасами, цукатами, холодными пирогами и пирожками, а также огромные кружки охлажденного пива и шампанское в ведерке со льдом.

Скиннер плотоядно улыбнулся:

– Пир, достойный владельца ткацкой фабрики!

– Достойный издателя и владельца собственной газеты! Приступайте, не стесняйтесь. – Мысли быстро сменяли одна другую в голове Струана. Как подчинить себе Уэйлена? Неужели виги действительно потеряют власть? Следует ли мне теперь перенаправить свое влияние в помощь консерваторами? Перестать поддерживать таких людей, как Кросс? К этому времени в Англии уже знают, что «Благородный Дом» остался все тем же «Благородным Домом» и силен, как никогда. Должен ли я поставить на сэра Роберта Пила?

– Когда вы опубликуете свое сообщение, всех охватит паника, – сказал он, сужая, подобно беркуту, круги для последнего броска, который прикончит ничего не подозревающую жертву.

– Да, мистер Струан. Даже если бы я не был так решительно настроен против того, чтобы оставить Гонконг, мне еще нужно думать о будущем моей газеты. – Скиннер набил полный рот и продолжал говорить и жеватъ одновременно: – Но существует столько разных способов представить читателю одну и ту же новость. Именно это и делает работу газетчика такой захватывающей. – Он расхохотался, и несколько кусочков пищи вывалилось у него изо рта, запачкав подбородок. – О да, я должен заботиться о будущем моей газеты. – После этого он целиком сосредоточил свое внимание на еде, поглощая все в чудовищных количествах.

Струан, погруженный в размышления, ел мало. Наконец, когда даже Скиннер насытился, он встал и поблагодарил его за информацию и советы.

– Я извещу вас частным образом, прежде чем опубликую сообщение, – сказал Скиннер, придерживая руками плотно набитый живот. – Это произойдет скоро, через несколько дней, но мне требуется время, чтобы все спланировать. Благодарю вас, Тай-Пэн. – Он ушел.

Струан спустился вниз. Мэй-мэй все так же металась во сне. Он распорядился поставить в ее комнате кушетку и позволил себе ненадолго забыться в полусне.

К утру Мэй-мэй начало знобить. Ледяной холод проник в ее вены, в голову, в чрево. Наступил пятнадцатый день.

Мэй-мэй, хрупкая и беспомощная, как младенец, лежала, придавленная весом дюжины одеял. Ее лицо совсем посерело, глаза потухли. Четыре часа она не переставая стучала зубами от холода. Потом озноб резко сменился сильным жаром. Струан протирал ей лицо ледяной водой, но это не приносило облегчения. Мэй-мэй начала бредить. Она билась на постели, бормоча и выкрикивая бессмысленный набор китайских и английских слов, сжигаемая изнутри страшным огнем. Струан удерживал ее, пытался успокоить, но она не узнавала его и не слышала того, что он говорил.

Лихорадка прекратилась так же внезапно, как и началась. Изо всех пор измученного тела хлынул пот, промочив одежду и простыни. Спекшиеся губы разлиплись, и из них вырвался экстатический стон облегчения. Глаза открылись, окружавшие Мэй-мэй светлые и темные пятна начали обретать контуры людей и предметов.

– Я чувствую себя так хорошо, я так устала, – произнесла она чуть слышно.

Струан помог А Сам сменить промокшие подушки, простыни и одежду.

Потом Мэй-мэй заснула. Она лежала на постели неподвижно, и сон ее казался сном смерти. Струан сел в кресло и стал смотреть на нее.

Она проснулась через шесть часов, спокойная, но совсем без сил.

– Хэллоу, Тай-Пэн. У меня лихорадка Счастливой Долины?

– Да. Но у вашего врача есть лекарство, которое тебя вылечит. Оно будет в его распоряжении через день или чуть больше.

– Хорошо. Очень хорошо. Не беспокойся, ладно.

– Чему ты улыбаешься, девочка?

– Ах, – выдохнула она, потом умиротворенно закрыла глаза и вся обмякла, погрузившись глубже в чистые простыни и подушки. Как же еще человек может управлять йоссом? Если ты улыбаешься, проигрывая, тогда ты выиграешь в жизни.

– С тобой все будет хорошо, – сказал он. – Очень хорошо. Не волнуйся.

– Я не волнуюсь за себя. Только за тебя.

– Что ты имеешь в виду? – Струан страшно устал после долгого бдения, и ему невыносимо мучительно было видеть то, что она казалась теперь еще тоньше, чем всегда, став словно полупрозрачной, что глаза ее утонули в почерневших глазницах. И постарели.

– Ничего. Я бы съела немного супа. Куриного супа.

– Врач прислал лекарство, которое вернет тебе силы.

– Хорошо. Я чувствую себя фантастически слабой. И приму лекарство после супа.

Он приказал принести суп, и Мэй-мэй сделала небольшой глоток, потом снова легла.

– Теперь ты отдыхай, Тай-Пэн, – сказала она и, нахмурив лоб, спросила: – Сколько дней до следующей лихорадки?

– Три или четыре, – ответил он убитым голосом.

– Не беспокойся, Тай-Пэн. Четыре дня это целая вечность, ладно. Иди отдохни, пожалуйста, а потом мы будем разговаривать.

Он вернулся в свою каюту и заснул тревожным сном, просыпаясь через каждые несколько минут, засыпая снова и видя во сне, что он лежит в постели с открытыми глазами или в мучительной полудреме и никак не может расслабиться, дать отдых голове и телу.

Умирающее солнце висело низко над горизонтом, когда Струан встал с кровати. Он вымылся и побрился. Ему казалось, что его мозг превратился в какую-то мерзкую, липкую кашу. Он уставился на свое лицо в зеркале, и то, что он увидел, ему не понравилось. Потому что его глаза говорили ему, что Мэй-мэй не сможет перенести трех таких сражений с болезнью. А значит, жить ей осталось самое большее двенадцать дней.

В дверь постучали.

– Да.

– Тай-Пэн?

– А, здравствуй, Гордон. Есть новости?

– Боюсь, пока никаких. Я делаю все, что могу. Как госпожа себя чувствует?

– Первый приступ начался и прошел. Не очень хорошо, парень.

– Мы уже начали поиски коры. Врач прислал лекарства, чтобы поддержать силы госпожи, и особую пищу для нее. А Сам знает, что нужно делать.

– Спасибо.