— Я еще осенью приказал построить для него небольшой, но удобный домик. Он поселился там с госпожой Доджер. Это экономка, которую я нанял специально для него. Двенадцатая ночь на исходе, кузина. И завтра дядя Генри вернется в свое гнездо. Самое время его отсюда удалить. Он слишком быстро освоился во Фрайарсгейте, и я заметил, что он стал задавать слишком много вопросов. Боюсь, что, несмотря на все свои жалобы на одиночество, он все еще поддерживает связь с Генри-младшим. А мне он как-то сказал, что не теряет надежды уберечь своего сыночка от дурной жизни, которая приведет к дурному концу. Розамунда кивнула:

— Не хватало еще, чтобы он вообразил, будто мог бы женить своего сыночка на одной из моих дочерей. Лучше я спалю Фрайарсгейт собственными руками, чем допущу подобное.

— Мы позаботимся о том, чтобы его мечты так и остались мечтами, — серьезным тоном проговорил Том.

— И все же я ничего не могу с собой поделать. Мне жаль его, — помолчав, призналась Розамунда. — Хотя в то же время я так и не простила его за то, как он обращался со мной в детстве. Я почти не помню своих родителей, но с того дня, как их не стало и в мою жизнь вошел дядя Генри, это были сплошные несчастья. Только замужем за Хью я смогла почувствовать себя в безопасности. Я бы хотела простить его и быть к нему милосердной, но не могу.

— Ну так и не старайся себя переломить, — посоветовал Том. — Эдмунду с Ричардом легко изображать из себя святых и призывать к милосердию, но ведь это не они в детстве натерпелись от Генри Болтона, а ты. Возможно, со временем обида притупится и ты тоже сумеешь его простить, но сейчас для этого еще рановато.

Розамунда поднесла к губам руку кузена и с чувством поцеловала.

— Ты такой мудрый, Том. И если ты благодарен мне, то я благодарна тебе вдвойне!

На следующий день для Генри приготовили удобный крытый возок, чтобы доставить обратно домой. Он покидал Фрайарсгейт с явной неохотой и напоследок задержался, медленно обведя зал взглядом. Уставившись на Филиппу, старик спросил:

— Стало быть, ей уже девять, племянница?

— Исполнится девять в апреле, — ответила Розамунда. — А что?

— Моему Генри пятнадцать лет. Самый подходящий возраст, чтобы жениться.

— Мой кузен опозорил себя, став вором. Вряд ли это можно считать подходящей партией для наследницы такого поместья, — сухо возразила Розамунда. Она сама проводила Генри до крыльца, и слуга помог ему забраться в возок.

— Это все потому, что у него больше нет крыши над головой и бедное его сердце разбито после того, как их бросила мать. Вот увидишь, племянница, немного удачи — и он снова станет парнем хоть куда! — упрямо бубнил свое Генри.

— Ну что ж, тогда я желаю ему удачи, — ответила Розамунда и добавила: — Но даже думать не смей о том, чтобы женить своего сына на одной из моих дочерей! Мои девочки выйдут замуж за благородных джентльменов. Богатство принесет им титулы.

— И ты готова отдать Фрайарсгейт каким-то чужакам? — взорвался Генри, не в силах больше таить свою черную злобу и зависть. — Эта земля испокон веков принадлежала Болтонам!

— Пока у Болтонов были сыновья, она принадлежала Болтонам, — пыталась урезонить его Розамунда. — Но у Болтонов больше нет сыновей, дядя!

— Есть мой сын! — рявкнул Генри.

— А ему не видать моей дочери как своих ушей, — резко ответила Розамунда и, похлопав старика по плечу, добавила: — Дядя, я действительно рада, что ты провел у нас Святки. Надеюсь, это пошло тебе на пользу. Ты заметно поправился за эти дни. А теперь в добрый путь, и да поможет тебе Бог.

Розамунда повернулась и поспешила обратно в дом. Она чувствовала, как закипает в груди ярость. Будь проклят и Генри Болтон, и его беспутное отродье! Неужели этот старик никогда не перестанет тянуть лапы к Фрайарсгейту? И Розамунда ответила себе: нет. Он не откажется от Фрайарсгейта, пока не испустит дух.

С гор пришла зима. Вершины вокруг озера белели снежными шапками, а само озеро покрылось льдом. Розамунда, Том и девочки одевались в самые теплые накидки и шапки и часами забавлялись на льду, скользя по его зеркальной поверхности. Второго февраля начался Великий пост, а в середине месяца появились первые ягнята. Пастухи едва успевали следить за окотом. Прошел слух, что в округе появились волки, а для них новорожденные ягнята всегда были легкой добычей.

— Загоняйте их на ночь в овчарни, — приказала пастухам Розамунда. — Я не хочу потерять ни одного ягненка.

— Весной все равно придется покупать овец в Шропшире, как ты и хотела, — заметил Том.

— Да, — кивнула Розамунда, — мне нравятся тамошние овцы, и я обязательно куплю небольшую отару.

Миновал самый короткий месяц в году, и постепенно горы снова начали оживать, с каждым днем все больше покрывались зеленью. От Патрика не было вестей, но ведь он и предупреждал в своем письме, что зимой посыльный вряд ли доберется до Фрайарсгейта через горные перевалы.

Розамунда уже прикинула, что путь от ее поместья до Эдинбурга занимает примерно два дня. О том, чтобы Энни снова отправилась в путь со своей хозяйкой, не могло быть и речи. Ее младшая сестра Люси всю зиму проходила обучение, чтобы временно заменить Энни, а потом остаться в качестве ее помощницы. Энни не скрывала своего разочарования, но всякий раз, стоило ей взглянуть на сына, она понимала, что ей гораздо спокойнее оставаться со своим Гарри, чем ехать в Эдинбург с хозяйкой.

Они не тратили времени даром, всю зиму прилежно занимаясь шитьем, так что теперь у Филиппы было целых два новых платья, чтобы взять с собою в поездку. Девочка как две капли воды походила на мать, только глаза у нее были не янтарного, а серебристо-голубого цвета, как у ее безвременно погибшего отца. Одно платье Филиппе сшили из бархата неяркого синего оттенка, а другое — из темно-коричневого. Малышка так радовалась, что не в силах была оставаться неподвижной даже во время примерки. К платьям прилагались новые нижние юбки и капоры. В довершение ко всему фрайарсгейтский башмачник стачал для девочки пару туфелек с квадратными носами и большими пряжками, украшенными самоцветами.

— У меня еще никогда не было таких туфелек! — с восторгом вскричала Филиппа, получив новый подарок.

— Прибереги их для Эдинбурга, — посоветовала Розамунда. — Не стоит бегать в них по здешним тропинкам. Следи за ними хорошенько, и они прослужат тебе очень долго. Конечно, если ты не вырастешь. Постарайся не расти хотя бы до Эдинбурга, милая! — наставляла дочь Розамунда.

Вскоре весна полностью вступила в свои права. Фрайарсгейтское озеро освободилось от ледяного покрова, а отары овец снова стали бродить по зеленым пастбищам. Двадцать восьмого марта, вскоре после полудня, Розамунда со своими немногочисленными спутниками выехала в Эдинбург. Она старательно готовила себя к тому, что придется провести ночь в Клевенз-Карне, ведь другого приюта по дороге в Шотландию не было. Розамунда заранее отправила посыльного к Логану Хепберну с просьбой предоставить им кров на одну ночь. К вечеру они уже подъехали к замку.

— Выше нос и веди себя прилично, дорогая! — пытался приободрить кузину Том.

Розамунда обожгла его сердитым взором:

— Это ты ему советуй, а не мне!

Том расхохотался. Путников пропустили во внешний двор замка, где члены клана Хепбернов помогли им сойти с лошадей и проводили в главный зал.

Навстречу гостям вышла Джинни.

— Розамунда Болтон, я очень рада снова вас видеть! — приветливо проговорила она и тепло улыбнулась. — Лорд Кембридж. А это что за маленькая красавица? Не иначе как ваша дочь! — Джинни расцеловала Розамунду в обе щеки, а затем подала руку Тому. Тот галантно поклонился и поцеловал ее.

— Моя дорогая леди! У вас просто цветущий вид, и я очень этому рад! — воскликнул он.

— Идемте к огню! — пригласила гостей Джинни. — Весна пришла и к нам на границу, но я уверена, что на горной дороге еще зябко и вы наверняка замерзли.

— Это моя дочь Филиппа Мередит, — представила Розамунда девочку хозяйке Клевенз-Карна.