помощница, Марья Викторовна.

— Ах, оставьте! Непременно вам нужно кого-нибудь обидеть! — прошептала со сдержанною злостью Кононова и, видя, как Нюта вся вспыхнула от смущения, зардевшись ярким румянцем, она зашептала ей тихонько на ушко: — Ничего, матычка-сестрица… Проглотите… Не кто иной ведь язвит, как Маришка наша. Все мы ее за ехидство не терпим… Не обращайте на нее внимания, сестреночка.

Но не обращать внимания Нюта не могла. Воспитанная, чуткая и впечатлительная от природы, она была глубоко смущена и происшедшим с нею промахом, и замечанием помощницы начальницы.

Предложить же заплатить за градусник из небольшой суммы карманных денег, оставшихся у нее в портмоне, она не решалась. Могло выйти еще более неприятное недоразумение. И волей-неволей Нюта проглотила обиду.

К счастью, разговор за столом вертелся вокруг печального случая минувшей ночи. Говорили о Наташе Есиповой, о ее последних минутах. Она умерла на руках Розочки и Ольги Павловны, ни на минуту, в последнюю ночь, не покидавших больную. Говорили о желании отца Наташи хоронить дочь самому, помимо принятого обычая отпевать в общине усопших сестер.

— За нею приедут вечером сегодня и ее увезут от нас, нашу милую Наташу, — произнесла Ольга Павловна, и Нюта снова не узнала обычно спокойного и сурового лица ее.

Веки Шубиной были красны от слез, лицо осунулось и за одни сутки постарело лет на десять, по крайней мере. Тяжелая, продольная складка залегла между темных бровей.

— А «бабушка» наша читает над покойницей… До увоза ее читать будет, — сказал кто-то из сестер.

— Да. И Розочка с нею, и Юматова. Не оставляют бедной Наташи, — произнес еще кто-то за столом.

Тут только, подняв голову, заметила Нюта, что места Розановой, Юматовой и старейшей из сестер Кириловой заняты другими.

— А Бельскоии дано знать? — снова услышала она тут чей-то вопрос.

— Как же! Я еще утром еще телеграмму послала, — отозвалась Ольга Павловна и поникла седеющей головой над тарелкой.

И Нюте послышалось, как будто сестра-начальница не то вздохнула, не то прошептала тихо, тихо, чуть слышно самой себе:

— Бедная Наташа! Бедная Наташа!

— Курсистки-испытуемые, в аудиторию пожалуйте! Валентин Петрович давно ожидает! — раздался громкий голос.

Когда Нюта вошла в небольшой светлый покойчик со столами и скамейками, как в школе, с черной аспидной доской, мольбертом в углу и с кафедрой для лектора посредине, ей живо пришел на память институтский класс, такие же столы-пюпитры, такие же длинные скамейки, такие же кафедра и доска.

В аудитории находились все пять «испытуемых», в ситцевых платьях и полосатых синих рабочих передниках, с черными косынками на головах. Нюта быстрым взглядом окинула их. Была здесь и пожилая, седовласая сестра, с худыми, морщинистыми щеками, и крепкая, здоровая, купеческого типа, краснощекая женщина, с простоватым лицом, и три совсем молоденькие, почти юные сестры, с веселыми, по-детски довольными лицами, хихикавшие чему-то в углу комнаты.

— Ну, вот и вы, сестренка! Теперь можно и начинать, — приветствовал Нюту знакомый уже ей доктор Козлов, наскоро пожимая девушке руку. — Вы, сестричка, умудрились как раз в «самую центру вгодить», как говорит мой почтенный коллега доктор Ярменко… Ваше поступление в нашу богоспасаемую обитель как раз совпало с началом лекций… А что, небось, не больно-то ладно, сестричка, на школьную скамью возвращаться? Ну, да ничего не поделаешь. Через шесть недель косынку уголком носить станете и себя ух какой мудрой девицей считать будете! — и внезапно сделавшись серьезным, теряя обычную шутливую улыбку на своем свежем по-стариковски лице, Козлов произнес совсем уже иным тоном:

— А вы, сестричка, насчет анатомии как?

— Я ее проходила в институте. У нас для желающих существовал особый класс, был устроен курс анатомии, гигиены и первой помощи. Последней, впрочем, меня мама еще в детстве, когда я была десятилетнею девочкою, выучила, — смущенно вспыхнув, произнесла Нюта.

— Ого! — промолвил Козлов таким тоном, что Нюта не поняла, обрадовался он или посмеялся над нею. — Ого! Да вы совсем у нас ученая барышня. Вас, пожалуй, и проэкзаменовать можно. А? Только чур! Я бодаться зол как и всякий козел. Берегитесь ошибаться, сестрица!

Три молоденькие «испытуемые» смешливо фыркнули при этой шутке. Пожилая сердито нахмурилась. Румяная «купчиха» с откровенным благоговением взглянула на Нюту. Она накануне только спутала два понятия, анатомия и астрономия, и, будучи дежурной, крикнула на весь коридор: «На лекцию астрономии пожалуйте, сестры», — к немалому удовольствию молодых сестер.

— Ну-с, ученая сестричка, — снова обратился к Нюте Козлов, — пожалуйте-ка сюда. Вот вам анатомический атлас. Расскажите, что вы знаете о сухожилиях, ась?

Вся красная от смущения, Нюта сначала робко, потом все смелее и смелее передавала все, что знала по заданному вопросу.

Она не хотела сознаться Козлову, как долго и усидчиво приходилось ей сидеть последние месяцы за учебниками, перед тем как поступить в общину.

Козлов слушал девушку внимательно, не прерывая ее ни на минуту.

Когда она кончила, он посмотрел на нее строго, почти недоброжелательно, сердито, что так мало гармонировало с его радушным улыбающимся лицом, и сурово бросил вопрос:

— А насчет гигиены как? Первое предостережение заразы знаете, при оспенном заболевании, например?

Нюта успела почерпнуть и эти сведения в последний месяц пребывания дома. Рассказала кратко и просто то, что требовалось от нее. Слушая ее ответ, Козлов мотал головой и от времени до времени испускал многозначительное «гм! гм!».

— А повязку, бинты на лубки наложить умеете?

— Умею, — робко проронила Нюта.

— Уж будто? — прищурился Козлов. — И по хирургии значит сильна. А вот, посмотрим: сделайте на мне повязку; у меня карбункул на плече, т. е. вернее на сюртуке… Можете вы себе представить, что у меня на сюртуке карбункул?

Нюта взглянула на доктора. Лицо его было совершенно серьезно, даже сердито, брови сурово сдвинуты, а глаза смеялись.

— Вот вам бинт, — вынимая из ящика стола белый сверток и подавая его Нюте, проговорил он отрывисто, — жарьте повязку.

Волнуясь, как школьница, Нюта взяла марлю и ловко засновала пальцами поверх сюртука доктора. Через минуты две-три плечо Козлова оказалось забинтовано марлевым бинтом самым искусным образом.

— Готово! — сорвалось застенчиво с губ Нюты. В душе ее закипел невольный страх — «А вдруг не так что-нибудь?» «Вдруг не понравится?..» «Засмеет, рассердится, пожалуй».

Козлов между тем, подумав немного, ударил кулаком по столу кафедры и крикнул на всю аудиторию громким, свирепым голосом:

— И на кой ляд вы лезете сюда!?

Нюта вздрогнула с головы да ног. «Вот оно! Не угодила! Сплоховала! Все пропало! Все!» — мысленно произнесла девушка, бледнея и трепеща.

— И на кой ляд… вы… — снова загремел Козлов и вдруг звонко, весело и добродушно расхохотался. Все лицо его смеялось, смеялись губы, Смеялись глаза, смеялись бесчисленные морщинки, бороздившие кожу.

— Шут знает что! Готовая сестра. Хоть сейчас на самое ответственное дежурство посылай ее, а она в курсистки, изволите ли видеть, лезет! Да, сестричка-голубушка, знаете ли, что ученого учить только портить. Ступайте вы к Ольге Павловне, сестричка, и скажите вы ей, что пусть она вас по специальностям разным, на лекции по глазным болезням, зубным и массажу посылает, а меня от себя избавьте. И знать вас не хочу! — и он замахал обеими руками на Нюту и отскочил от нее с таким видом, точно перед ним