Он пришел на автобазу за час до смены, еще ворота не открывали. Но их и не открыли, путевок не выдавали, всю утреннюю смену водителей, ремонтников и служащих конторы согнали на митинг во двор.
В кузове грузовика стояли секретарь парторганизации Чекин и заведующая кадрами автоуправления Кирпичева, сверлила толпу злыми глазами.
Запинаясь и неправильно ставя ударения, Чекин прочитал вчерашнее сообщение и новое, сегодняшнее, – приговор: всех расстрелять. Потом начал читать передовицу «Правды»: «Сокрушительный удар по фашистской разведке».
Пока Чекин читал, Саша с тревогой и ужасом думал, что приближается та минута, когда Чекин, или Кирпичева, или кто-нибудь, кому это заранее поручено, предложат резолюцию, требующую расстрела Тухачевского и других военачальников. И если он поднимет руку «против», тут же примут вторую резолюцию: «Осудить пособника врагов – Панкратова» – и уведут в НКВД, а завтра напишут в газете, и начнут выяснять, как он попал на автобазу, докопаются и до обкома, до Михайлова и его референта. Многих людей он потянет за собой. Нет, голосовать «против» нельзя. Но нельзя голосовать и «за». Если он потянет руку, то никогда не простит себе этого. Как же можно жить после такого?
Из нагрудного кармана Саша вытащил пачку папирос, достал спички. Как только начнут голосовать, он закурит, прикрывая ладонями огонек, а следовательно, и лицо.
Чекин кончил читать и сказал:
– Слово для предложения имеет товарищ Барышников.
Барышников, председатель профкома, зачитал короткую резолюцию с требованием расстрела: «Мы, работники автобазы № 1…» и так далее.
– Кто за? – спросил Чекин.
Все подняли руки.
Саша сунул папиросу в зубы, зажег спичку и, прикрываясь ладонями, начал закуривать.
Стоявший рядом Леонид вдруг ткнул его в бок:
– Ну, ты чего?
Саша отвел ладони от лица, огляделся, все стояли с поднятыми руками, взгляд его остановился на трибуне.
Чекин, Кирпичева и Барышников в упор смотрели на него.
Саша поднял руку.
26
Собрание кончилось. Ремонтники разошлись по рабочим местам, служащие отправились в контору, машины выезжали на линию. Саша получил путевку, тоже выехал.
Работал он сегодня на мебельной фабрике, вывозил на товарную станцию готовую продукцию – столы и стулья. В больших ящиках, между дощечек, торчала крупная стружка. Грузили вручную, работали – не торопились. И Саша не подгонял. Даже из кабины не выходил. Сидел, опустив голову на сложенные на руле руки.
Вчера он не поддержал электрика Володьку Артемкина, сегодня проголосовал за смерть людей, которых всю свою сознательную жизнь уважал и суда над которыми фактически не было. Завтра… Что же будет завтра? По-видимому, то же самое, что и сегодня. Прав оказался Всеволод Сергеевич – потянул Саша руку вверх.
«Вы не будете подличать, – говорил Всеволод Сергеевич, – не будете выскакивать и тыкать в кого- нибудь пальцем, называя его врагом, но идти в ногу со всеми вам придется, хотите вы того или не хотите». Так и случилось. Его заставили шагать в общем строю, держать равнение. Раньше он делал это добровольно, свято верил: «тот, кто не с нами, тот против нас». Сегодня он уже так не думает, но шагает, держит равнение, голосует из страха, из боязни, из трусости, плетью обуха не перешибешь. То, что происходит сейчас, – неизбежное следствие того, что происходило тогда. Тогда он сам требовал от других победных гимнов, теперь того же требуют от него. Ему бы в перевозчики, паромщики на какую-нибудь реку, жить, не слушая радио, не читая газет, звонить только маме, паромщики, наверное, не голосуют. А может быть, и их таскают голосовать в речное управление. Всех повязали одной веревкой, и сильных, и слабых. Многомиллионная страна, поющая, орущая, проклинающая вымышленных врагов и прославляющая своих палачей. Стадо мчится с бешеной скоростью, и тот, кто замедлит бег, будет растоптан, кто остановится, будет раздавлен. Надо мчаться вперед и реветь во всю глотку, во всю силу своих легких, ибо на тех, кто молчит, обрушится карающий бич, нельзя ничем выделяться, нужно безжалостно топтать упавших, шарахаться от тех, кого настигает петля отловщика. И кричать, кричать, чтобы заглушить в себе страх. Победные марши, боевые, бодрые песни и есть этот крик.
Теперь и его место в этом стаде, теперь и ему предназначено мчаться вперед и орать во всю силу своих легких, топтать упавших, шарахаться от тех, кого отловили, и кричать, чтобы заглушить в себе страх.
Грузчик забарабанил в кабину:
– Эй, заснул?! Погрузили тебя, мотай на товарную.
Принимая вечером его путевку, диспетчер покачал головой:
– Четыре ездки всего?
– Грузили медленно.
– Акт бы составил.
– Подпишут они акт?!
Во дворе гаража стоял Глеб, увидел Сашу, помахал рукой и, когда Саша загнал машину в мойку, подошел к нему.
– Здоров, дорогуша!
– Здравствуй!
Саша вышел из кабины, открыл кран, поднял шланг, направил струю воды на кузов.
– Что делаешь сегодня? – спросил Глеб.
– Ничего.
– Может, сходим куда?
– Устал, спать лягу.
– Выпьем по рюмке.
– Денег нет.
– У меня есть.
Иногда Глеб расплачивался за себя, но чтобы платить за двоих, такого не бывало.
– Получил проценты в банке?
– Вот именно.
– Куда пойдем?
– В «Селигер», я думаю.
Саша с удивлением посмотрел на Глеба. «Селигер» – единственный настоящий ресторан в городе, и ресторан дорогой.
– Пустят меня в сапогах?
– Со мной и босиком пустят.
– За что такая честь?
– Есть за что.
Он был сегодня серьезен, не улыбался, только раз сказал «дорогуша», но сильно хотел выпить, по глазам видно.
Заказали бутылку водки.
– Может, по котлетам ударим, – предложил Глеб, – разнообразим меню, они хорошо котлеты готовят.
– Как скажешь.
Глеба тут действительно знали.
– Работал я здесь, – объяснил он Саше, – в оркестре, пианистом, потом надоело, все вечера заняты.
Они выпили, закусили.
