— Вон отсюда, бездельник! И если когда-нибудь еще раз твоя нога переступит порог моего театра, тебя упрячут в такое место, где ты живо забудешь все свои проделки!
Г-н Томазо весь как-то сжался и, боком проскочив мимо разгневанного директора, как пуля вылетел из комнаты.
— Дитя, мое, бедное дитя, что мы с тобой сделали! — прошептал Павел Иванович, лишь только остался наедине с Лизой, и, широко открыв объятия, принял в них дрожащую и плачущую девочку.
Он дал ей успокоиться немного, посадил ее на колени, гладил по головке и ласково, ласково говорил ей своим нежным голосом:
— Милая… добрая… благородная девочка… Не хотела оставить своего старого директора, а он-то, он- то как виноват перед тобою! Простишь ли ты его когда-нибудь, крошка? Ведь я давно знал, моя Лизочка, что ты не можешь быть воровкой, но молчал, выжидая, когда сама судьба докажет твою невинность. А ты столько времени мучилась и терпела, бедняжка! Прости ты меня, Эльза, деточка моя!
— О, Павел Иванович, дорогой, милый… — могла только проговорить взволнованная до глубины души Лиза, — как вы вовремя пришли сюда!
— Я стоял за дверью и все слышал, — продолжал добрый старик, — и то, что предлагал тебе этот бездельник, и то, что ты ему отвечала. И сегодня же я расскажу всей труппе о твоем благородном сердечке и докажу им всем твою невинность в истории с этим глупым тортом.
— А он не может повредить вам, Павел Иванович? — робко осведомилась Лиза, невольно припоминая горящий злобою взгляд незнакомца, брошенным в последнюю минуту на её защитника.
— О, милая девочка! Она еще беспокоится обо мне, — проговорил растроганный Павел Иванович — Только тебе нечего беспокоиться ни за себя, ни за меня. Этот человек, назвавший себя директором театра, не кто иной, как простой странствующий акробат. Он ходит по дворам с двумя детьми — мальчиком и девочкой. Мальчик проделывает всякие акробатические фокусы, а девочка поет разные песенки. Он очень плохо с ними обращается, часто их бьет, плохо кормит, и все, что заработает — сам тратит потом в трактирах. Последнее время его девочка занемогла, и с ним ходит один мальчик. Я знаю его, потому что он приходил уже несколько раз ко мне, прося у меня денежной помощи. Теперь он пробрался к тебе с целью уговорить тебя заменить ему заболевшую девочку и заставить тебя петь за нее по дворам. Но никогда, никогда ни за что на свете не допущу я ничего подобного! И если он еще раз явится сюда, — я сумею разделаться с ним так, что он долго будет меня помнить.
Звонок, раздавшийся со сцены, прервал речь Павла Ивановича. Он взял Лизу за руку и повел ее на сцену.
Счастливая, сияющая Лиза играла особенно хорошо в этот вечер. Она чувствовала, что все её невзгоды и печали разом миновали, и прежняя счастливая жизнь улыбалась ей.
Перед ужином Павел Иванович не пустил Лизу в её каморку и посадил ее рядом с собою за стол.
— Дети, — обратился он к своей маленькой труппе, недоумевающе смотревшей на него и Лизу, — любители вы меня?
Страшный шум от смешанных криков и восклицаний, в которых, однако, ровно ничего нельзя было разобрать, был ему ответом.
— Тс-тс-тс! — зашикал совсем оглушенный директор, — Бога ради, пожалейте мои уши, они еще пригодятся мне, хотя бы для того, чтобы слушать, какую вы чушь несете со сцены. Отвечайте только: любители вы меня?
— Любим, любим, ужасно любим, больше всех! — раздалось со всех концов стола.
— Ну, а если любите, то и верите, конечно, каждому моему слову?
— Верим, верим, конечно, верим! — подхватили снова дети так громко, что бедному директору снова пришлось зажать уши из боязни быть оглушенным.
— Ну, а если верите, — продолжал он снова, когда шум и крики несколько стихли, — то знайте, что Лиза Окольцева не может быть воровкой и никакого торта она не брала и не ела. Слышите ли — не брала… Торт Павлика съели крысы или у Мэри Ведриной очень странное зрение, и она видит то, чего никто другой никогда не увидит. Поняли ли вы меня все?
— Поняли, поняли! — подхватили дети и, как по команде, к Лизе потянулись через стол более десятка ручонок, и несколько пар детских глаз остановились на ней с виноватым, молящим выражением.
Одна только Мэри сидела надутая и красная, как пион, с самым скверным и смутным чувством на душе, не смея оторвать взгляда от тарелки. Ей было и досадно, и горько, что её злая проделка с Лизой не удалась ей, как она того хотела, и послужила только новым доказательством кротости и доброты Лизы.
— Прости меня, ради Бога прости, что я поверила злой девчонке, — шентала между тем на ушко Лизе её друг Марианна. — Больше никогда, никогда не буду… что бы она ни говорила. Уверяю тебя!
Но Лиза и не думала сердиться. Она давно забыла все дурное и, счастливая и радостная, готова была даже бежать к Мэри с ласковым объятием и крепким поцелуем.
В этот вечер Лиза после долгого промежутка времени снова удостоилась приветливого кивка директорши и уснула мирным сном в своей настоящей постели по соседству с Марианной.
ГЛАВА XXIV
В рождественский сочельник
Прежняя жизнь снова началась для Лизы. Она сразу позабыла незаслуженную обиду, нанесенную ей невольно, и охотно простила всем. В свою очередь дети старались, кто как мог, загладить перед ней свою вину. Костя Корелин на свой скромный заработок купил Лизе коробку карамели, до которой та была большая охотница. Пика и Ника отвели как-то Лизу в сторонку и проделали перед нею все свои уморительные штуки, ловко представляя ей клоунов из цирка и заставляя девочку хохотать до слез. Хромой суфлер Володя особенно старательно подсказывал ей её роли во время спектаклей, не давая ей запнуться ни на минуту. Витя, брат Марианны, особенно хорошо рисовавший лошадиные головы, нарисовал ей их целую коллекцию и карандашом, и пером, и даже простым углем, вынутым из печки. Даже маленький Павлик, из своих собственных карманных денег, данных ему матерью на лакомства (жалованья ни он, ни Валя маленькая не получали, за молодостью лет), и тот умудрился купить торт, совсем такой же, как прежний, как он уверял своих товарищей, и поднес его Лизе.
Девочки не менее мальчиков старались угодить ей. Даже гордая Кэт, сознавая свою вину перед нею, подарила ей прехорошенькую коралловую брошку, которую сама носила только по праздникам.
И сама Мэри круто переменилась к Лизе. Нарочно или искренно, но она несколько раз похвалила девочку за её игру и вообще относилась к ней много лучше. Правда, когда они оставались случайно вдвоем, Мэри от времени до времени так сердито взглядывала на Лизу, что бедной девочке становилось жутко на сердце от этих взглядов её невольного врага. Но это длилось только мгновение, после которого глаза Мэри по-прежнему становились приветливыми, и Лиза скоро забывала дурные поступки злой девочки и готова была думать, что Мэри, если и не исправилась вполне, то уже наверное исправится в самом непродолжительном времени.
Между тем наступало Рождество—самое трудное время для маленьких актеров, так как по большим праздникам детские спектакли давались ежедневно.
На Лизину долю выпадало особенно много работы, так как она готовила под руководством Григория Григорьевича новую роль из пьесы «Сиротка Маша», написанной самим Павлом Ивановичем. Это была уже не сказка, переделанная в феерию, какие обыкновенно игрались детьми, а настоящая трогательная комедия, героиней которой была маленькая девочка Маша.
— Ты должна отлично сыграть эту роль, — сказал как-то Григорий Григорьевич во время одной из репетиций Лизе, — в тебе много общего с этой маленькой Машей, героиней пьесы.
Действительно, судьба выведенной в пьесе сиротки во многом походила на судьбу самой Лизы.
И Лиза сама сознавала это и, благодаря, должно быть, этому, отлично читала роль на репетициях, приводя в восторг своих учителей.
