её братьях, как о родных детях. Но тут, в новом, непривычном для неё климате, с постоянными северными ветрами, дувшими с озера, Ни, и без того хрупкая здоровьем, схватила сильнейшую простуду, перешедшую скоро в жестокий плеврит, и теперь находилась на волосок от смерти.

Это несчастье с сестрою страшно мучило Диму. Он нежно и глубоко любил Ни, которая всегда защищала его перед старшими в трудные минуты. Но он не умел да и не хотел обнаруживать этой любви перед окружающими. И Ни так и не знала до сих пор всей силы чувства, питаемого к ней братом.

Вадим стоял на лесной тропинке и думал, чем бы порадовать Ни, бедную, больную Ни, которая лежит в жару и бреду уже вторую неделю.

Если бы он знал, где находится медвежья берлога, то, не задумываясь, отправился бы туда, вооруженный одной лишь дубинкой и, убив старую медведицу, принес бы маленького медвежонка Ни, в сущности еще ребенку, несмотря на её шестнадцать лет и свидетельство об окончании семи классов гимназии. Или поймал бы соловья… Или…

Но тут мысли Димы оборвались. Чуть заметный ветерок подул из чащи леса и принес с собою душистую, медвяную струю ландышного аромата.

«Ландыши! — радостно мелькнуло у него в голове. — Ландыши…» Конечно, ничто сильнее не обрадовало бы Ни… Только надо их не сорвать, а выкопать с корнями и пересадить в корзину… Пусть цветут в её комнате. Ну, да, это будет великолепно! Лучшего и желать нельзя.

И, нащупав большой, складной перочинный ножик в кармане, Дима стрелою помчался в чащу, откуда белые цветы настойчиво и нежно посылали ему свой душистый привет. Вот они…

С каким-то невольным благоговением опускается на колени Дима и, осторожно обведя ножом землю вокруг небольшой группы белых ландышей, извлекает их с корнями из рыхлой почвы. Затем он переходит к остальным. Он работает так около десяти минут, пока пред ним не образовывается целая груда нежных, белых цветов, взятых вместе с корнями. Еще один кустик, и он сможет уйти домой, где мучается бедная Ни.

Внезапно тонкий слух мальчика ловит чуть слышное шуршанье в траве. Серые глаза Димы внимательно оглядывают окружающий низкорослый кустарник. Вдруг он весь вздрагивает. Прямо ему в глаза уставилась пара маленьких, нестерпимо блестящих, изумрудных глазок. И не то свист, не то шипенье вылетает из крохотной, гладкой, как бы сплющенной головки. В ту же секунду маленькая, сплющенная головка вытягивается и встает вертикально над серым, с крапинками, тонким телом.

«Гадюка!» — мелькнуло в голове у Димы.

Шипенье, раздавшееся вполне отчетливо и громко, подтверждает его слова. Серовато-черное кольцо свивается и развертывается снова и вдруг неожиданно-быстрым движением делает прыжок вперед.

Вся кровь отливает от лица Вадима. Он выпрямляется, как будто сразу делается твердым, как железо. Сейчас напряжены все его мускулы… Смуглая рука протягивается вперед, и, прежде чем гадюка успевает укусить его, Вадим с молниеносной быстротой схватывает крепко рукою гладкую, скользкую, холодную шею пресмыкающегося. Его пальцы, крепкие как клещи, изо всей силы сжимают змеиное горло.

Враг, по-видимому, не ожидал такого быстрого, такого стремительного и ловкого нападения. Как-то сразу померкли горящие, изумрудные, змеиные глазки, и вся она беспомощно поникла, постепенно вытягиваясь вздрагивающим телом в сильных руках мальчика. Все тяжелее и тяжелее становилось оно теперь… И вот горящие изумруды совсем померкли… Шипение давно уже не вырывалось из стиснутого горла змеи. Последний свист — и все смолкло.

Дима разжал пальцы, и пресмыкающееся тяжело упало к его ногам.

— Дима! Димушка!

Дима быстро оборачивается на тихий оклик, раздавшийся так неожиданно за его спиной.

— Ты, Маша? Что случилось? Почему ты вернулась сюда?

Смуглое как у цыганки личико все залито слезами, и черные глаза сквозь слезы блестят огоньком восторга.

— Я все видела… Я в кустах стояла. Видела, как ты схватил ее… И не струсил… И не убежал… Только весь белый стал, ровно бумага… Вот-то теперь, чай, хвастаться станешь… Еще бы! Один на один гадюку убил… Небось, какой почет тебе ото всех будет. Пойду, всем нашим скажу… Небось, не каждый так сможет… Побоялись бы. Сережка первый бы лататы задал… А ты вон какой храбрый, ты… Бова-королевич ты, вот ты кто!

Дима только плечами пожал да усмехнулся в ответ на этот восторженный лепет. Он сам недавно рассказал Маше, большой любительнице сказок, про Бову-королевича и теперь невольно улыбнулся тому, что она приравняла его, Диму Стоградского, к легендарному герою.

— А почему ты вернулась? Зачем опять пришла сюда? — после минутного молчания, не без тревоги, повторил он свой вопрос.

Вдруг все оживление, вся недавняя радость исчезли в черных сверкающих глазах, и Маша снова залилась горькими слезами.

— Он… Он… отнял ее у меня… Понимаешь, отнял… Злодей он, изверг!.. Я отдавать не хотела, а он силой-то… Как рванет из рук… Я выть начала… А он: «Все едино, говорит, чем дядьке Савлу, лучше мне, брату твоему»…

И девочка еще горше залилась слезами.

— Что отнял? Говори толком, ничего не понимаю! — сурово прикрикнул на нее Дима.

— Коф-то-о-оч-ку! Ба-ары-шни-ну… Коф-то-о-оч-ку! — едва нашла в себе силы выговорить Маша.

Серые глаза Димы стали совсем прозрачными от гнева. А небольшие, но сильные, не по возрасту, руки сжались в кулаки.

— Опять обидел тебя, значит этот бездельник?

— Опять…

— И подарок отнял у тебя?

— Отнял… Господи! Господи! Когда это кончится только, каторга эта… Сколько лет так терпеть… Кабы не ты, с голоду сдохла бы… А… а… Господи… При мамкиной жизни все же много лучше было… Жили ничего, как и все прочие люди, которые милостыней живут… И с Сережкой ладили… А как померла мамка в больнице, мы вскорости тут к дядьке Савлу попали… Ну, а тут разве жизнь?.. Только и радости, когда с тобой…

Уж который раз она поверяла Диме свою несложную повесть. Но никогда еще мальчику не было жаль ее так, как сейчас. И гнев и глухая злоба против обидевшего ее Сергея закипали все сильнее и сильнее в его душе.

— Ну, вот что! Ты успокойся прежде всего… Перестань плакать, Маша… Что хорошего в слезах-то? Ими, ведь, горю не поможешь, только глаза зря испортишь. А портить жалко: они у тебя красивые какие! Да и вся ты славная такая. Точь-в-точь сказочная Сандрильона…

— Кто такой? Я что-то не пойму, — подняла она на Диму изумленный, все еще подернутый слезами, взор.

— А помнишь, сказку тебе про Золушку рассказывал?

— Это — которая башмачок свой потеряла у королевича на балу?

— Эта самая. И нашел её башмачок тот королевич. И пошел с ним по всему своему королевству