старичок.
– Пойдём домой, непослушный, гадкий, скверный Карандашка! – кричал рассерженный Самоделкин, топая ногами.
Карандаш, вздыхая, поплёлся домой.
Мартышки смеялись над ним. Слон качал головой: «Ай-яй-яй!..»
Лев ничего не заметил: он играл в «кошки-мышки» с маленьким львёнком.
Про этого львёнка на другой день в газете было напечатано:
В клетке льва вчера появился маленький львёнок.
Детёныш пьёт молоко и весит дин килограмм. Учёные ведут наблюдение за новорождённым.
Глава восемнадцатая,
в которой чуть не плачет железный Самоделкин
Самоделкин привёл Карандаша домой, уложил в постель.
Нужно было позвонить по телефону и позвать «Скорую помощь», но в доме не было телефона.
Бедному Карандашу совсем стало плохо. Маленький волшебник заболел. У него была высокая температура, но ему казалось, что в доме очень холодно. Он дрожал и стучал зубами от холода.
Самоделкин задвинул шторы на окнах, укрыл Карандаша всеми одеялами, даже подушками. Ничего не помогало!
На улице наступил вечер, а потом и ночь. В доме стало совсем темно и тихо-тихо. Слышно было, как постукивает зубами Карандаш.
Самоделкин решил набрать сухих листьев для печки. Он вышел из дому и стал собирать опавшие листья.
На бульваре никого не было. Все давно ушли спать.
– Глупый Карандаш, – ворчал Самоделкин, бегая по дорожкам. – Не мог нарисовать электрическую плитку! Глупый Карандашка!
Он ворчал просто так. Ему было очень-очень-очень грустно, и, чтобы не заплакать, он притворялся таким сердитым.
А Карандаш лежал в тёмной комнате и бредил. Когда больные бредят, они всё говорят неправильно.
– Дважды два – семь, – бормотал Карандаш. – Трижды три – пять, семью семь – девять…
Он потерял сознание. Когда больные теряют сознание, они могут встать и что-нибудь делать, но всё неправильно.
Карандаш вылез из-под одеял и подушек, спотыкаясь, подошёл к стенке и начал рисовать, не понимая, что рисует.
– Семью семь – пять… – бормотал Карандаш, рисуя.
Ой, Самоделкин, где же ты? Беги скорей домой! Не давай больному Карандашу рисовать!
Но Самоделкин собрал здоровенную охапку листьев и с трудом нёс её домой. С такой охапкой бежать никак нельзя.
Карандаш нарисовал на стенке страшного пирата с большим кривым ножиком, с двумя пистолетами за поясом и с чёрным разбойничьи флагом. Этого пирата Карандаш видел однажды на рисунке Вени Кашкина, воинственного мальчика.
Нарисованный пират подмигнул Карандашу со стенки, свернул чёрный разбойничий флаг и спрятал его в кармане штанов.
Но больной художник ничего не заметил. Он рисовал шпиона в сером плаще с поднятым воротником, с чёрной маской на глазах.
Потом Карандаш нарисовал кляксу, похожую на собаку. Всё как на рисунке Вени Кашкина!
В дверь, шурша листьями, вошёл Самоделкин. Он бросил охапку на пол и стал укладывать Карандаша в постель.
Больной махал руками, кричал:
– Дважды два – пять! Вене Кашкину дайте мороженое! Дайте мороженое!..
Бедный, бедный Карандаш!..
Самоделкин даже не заметил, как от стенки отошли две тёмные тени, как неслышно скользнули они в приоткрытую дверь на тёмный ночной бульвар. А за ними убежала третья, маленькая тень, похожая на собаку.
Деревья глухо шумели на бульваре. Самоделкин закрыл дверь и затопил печку. Тёплый огонь осветил комнату. Листья в печке потрескивали, пламя прыгало, и свет по стенкам прыгал.
Карандаш уснул.
А Самоделкин сидел у печки и горько-горько вздыхал:
– Бедный Карандаш!..
Глава девятнадцатая,
в ней появляются ночные разбойники
В ту ночь в городе почему-то не горели фонари. Было темно-темно. В такие тёмные-тёмные ночи всегда что-нибудь случается.
Горожане давно легли спать, и ни в одном окошке не горел свет. Зачем людям свет, когда они спят?
В эту самую тёмную-тёмную ночь по улицам бежали два никому не знакомых маленьких человечка и одна никому не знакомая собака. Они всё время оглядывались по сторонам, шныряли в чёрные глухие переулки, пока не очутились на набережной, где слышно было, как совсем рядом шумит река и плюхаются волны о каменный берег. Плюх-плях, плюх-плях, плюх-плях.
«Тяф-тяф», – сказала никому не знакомая собака.
– Брысь! – цыкнул на собачонку никому не знакомый человек с большущей рыжей бородой, с огромным кривым ножом и двумя пистолетами за поясом. – Я слышу ветер! Неужели волны гудят? Неужели море?!
– Ну да, – заметил другой, – водичка, плюх-плях. Одна слякоть и сырость. И лягушки плавают. – Он поглядел на тёмную воду. – С палочками, с тряпками… Нет, кажется, не лягушки… Ой, не могу, я вижу кораблики.
– Где? – подскочил рыжебородый. – Где! Неужели кораблики? А нет ли там настоящего пиратского корабля? Нам очень пригодился бы такой корабль. – Он мгновенно подбежал к берегу. – Тьфу, какое безобразие! Какие глупые деревяшки! Много маленьких жалких паршивых скорлупок и ни одного настоящего корабля! Ни корвета, ни фрегата. Ни одного! Проклятье! Ну я им покажу!
Бородач поднял камень и пульнул его туда, где качались на тёмной воде наверное потерянные кем-то самые разные кораблики.
– Батарея! Левый борт! Пали! Пиф-паф! Ой-ёй-ёй! – скомандовал рыжебородый, запуская второй камень.
«Буль-буль», – тихонько булькнул один кораблик и пошёл на дно.
– Буль-буль! – передразнил бородач. – Буль-буль… Потопить эскадр-рру! Пиф-паф! Ой-ёй-ёй!
– Потопить! – согласился другой. – Вот у меня ха-арошая пулька. Замечательная пулька! Пиф-паф!
Он подпрыгнул и бросил большой камень в жестяную лодочку.
«Буль-буль», – утонула жестяная лодочка.
– Буль-буль! – рявкнул тот, который с огромным кривым ножиком и двумя пистолетами за поясом. – Батарея, пали!
Бац-бац, летели камешки. Но в эту минуту пробили часы на городской башне. «Бам! Бам! Баммм…» Когда над крышами замер последний «бам», на берегу никого не было. Только собака тявкала в отдалённом переулке, потому что никак не могла догнать своих удивительных спутников.
– Я больше так не могу, – простонал один. – Куда мы бежим, ува-важаемый дядя?
– За нами, наверное, гонятся! – жутким шёпотом ответил бородач. – Я слышал «бам-бам»…
– По-моему, за нами никто не гонится.
Человек в плаще остановился. Другой тоже остановился. Они оглянулись, прислушались. Никого не было.
– В самом деле, – очень удивился бородатый. – Мы разбойники, а за нами никто не гонится. В книжках так не бывает.
