сделать несколько глотков из пол-литровой бутылки коньяка, которую они прихватили в «Чайке». Сам Виктор тоже ограничился несколькими глотками – больше выпить Михаил не позволил.
Они сидели во дворе дома, где жил журналист. Михаил примостился на низенькой детской карусели, а его новый знакомый в чистом модном костюме сел на бортик грязной после дождя песочницы. Обоих искусали комары и замучили мотыльки, слетевшиеся на свет фонаря над детской площадкой. Время пролетело незаметно.
Виктор рассказал все – начиная с последних переговоров с кредитором Максом Червяковым и заканчивая письмом «с того света» от Сереги Косилова и видеокассетой, из которой следовало, что над Виктором давно нависла смертельная угроза.
Рассказ он завершил жуткой фразой: «У меня отсрочка».
– Последние несколько дней я практически не живу, – продолжил Виктор спустя некоторое время, размазывая мыском туфли мокрый песок, – я существую, как белковое тело, попивая всякую гадость. Вот эту, например. Жду удара. Если камера действительно работала, а у меня пока нет оснований сомневаться, то рано или поздно она меня достанет. Это, знаешь, как в голливудском ужастике «Пункт назначения»… Смотрел?
Михаил покачал головой.
– Там одни ребята чудом избежали гибели в разбившемся самолете. Они думали, что родились в рубашке и теперь у них долгая и счастливая жизнь, а на самом деле смерть ведь не обманешь. И она стала охотиться за ними поодиночке. Смерть – сука обидчивая.
Михаил хмыкнул, но ничего не сказал. Он не любил думать и говорить о смерти в подобном тоне (она действительно могла обидеться), но полагал, что Виктору в его положении это простительно.
– Сначала я думал, что мне угрожает какая-нибудь катастрофа или несчастный случай типа кирпича на голову, и ходил просто по стеночке. Боялся любого ветерка, любого скрипа в доме. К электропроводам вообще не лез, сидел чуть ли не в темноте по вечерам. А потом… – Виктор вздохнул, – потом пришла мысль, что прятаться нет никакого смысла, ведь меня может свалить какой-нибудь сраный сердечный приступ или инсульт, и против этого лома у меня приема точно нет. Я подумал, что Серега Косилов, может быть, действительно выбросился из окошка сам. У него от постоянного ожидания могла поехать крыша. Странно только, что так быстро, я считал его крепким парнем.
– Не думаю, что он выбросился, – сказал Михаил.
Виктор закапывал в песочнице очередной окурок, но, услышав последнюю фразу, застыл. Михаил не спешил продолжать свою мысль.
– Знаешь, – произнес Вавилов, – видел я вашего брата по телику. Там на самом деле много забавного, но чтобы вот так… Откуда ты знаешь?
– Я не знаю деталей, но пока не вижу никакого самоубийства в твоем окружении. Если у тебя есть какие-нибудь вещи, оставшиеся от Сергея, я скажу точнее, но пока вот так.
– Ты уверен? Погоди, а как же?..
Михаил остановил его движением руки.
– Виктор, могло случиться все, что угодно, и записка в его кармане была написана в расчете на самый худший вариант. Это же очевидно.
Виктор помолчал, попытался вспомнить текст. Возможно, Миша прав, в письме действительно не было добровольных прощаний и громких предсмертных заветов. Что же тогда произошло?
– Не бери в голову, – сказал Михаил, словно прочитав его мысли (о том, что он
– Слушай, Миш, а ты мне все-таки веришь или нет? Ты ведь так меня ничем и не обнадежил.
Михаил устало улыбнулся. Он не думал о том, правдива эта история или нет. Он ее почти
Черт! Пожалуй, со сложностью и даже невыполнимостью миссии он мог бы смириться, но проигрывать старому козлу, который всю жизнь манипулировал людьми, чтобы заработать лишнюю цацку на грудь или тысчонку-две долларов в кошелек, очень не хотелось.
Виктор как будто тоже умел читать мысли, потому что, воспользовавшись паузой, спросил:
– Ты хоть что-нибудь видишь у меня впереди? Есть шансы?
Михаил внимательно посмотрел на него. Виктор ждал ответа. Маленькое, испуганное существо, всю жизнь считавшее себя человеком достойным, временами Бэтменом, временами Джокером, Хозяином судьбы, который отвечает за свои слова и поступки, – теперь это маленькое существо с надеждой смотрело ему в глаза, словно бездомный пес в ожидании подачки, и даже хороший костюм и запонки не скрашивали это жалкое впечатление. Михаил подумал, что те многочисленные художественные произведения, герои которых, узнав о своей скорой кончине, успевали сделать что-то доброе и полезное, очистив душу и принеся в мир чуточку любви, весьма далеки от реальности. На самом деле люди отчаянно цепляются за жизнь, выпуская когти, как кошки, кричат и не видят ничего, кроме своей надгробной плиты, и оттого приходят в еще больший ужас.
Впрочем, стоит ли их осуждать за это? Кто может осуждать?
«Только не ты, – сказал себе Михаил, – твой номер шестнадцатый».
– Дай руку, – сказал он.
Виктор покорно протянул свою клешню. Михаил недолго подержал ее, прислушался к своим ощущениям, потом отпустил.
– Ты еще жив, Виктор, и это главное. Пошли.
– Куда?
– К тебе. Покажешь мне камеру и все остальное.
Михаил поднялся с карусели, отряхнул зад и направился к подъезду, даже не оборачиваясь. Он не сомневался, что несчастный журналист теперь не отойдет от него ни на шаг и подгонять его не потребуется. Кроме того, Михаил не хотел смотреть ему в глаза. Он скрыл от него правду: времени у парня практически не осталось, решающий удар мог быть нанесен в любой момент.
После выхода на экраны мультсериала «Приключения Лунтика» этих двух парней иногда за глаза стали называть «Бубсень и Вупсень». Они с не меньшим успехом могли бы именоваться Бивисом и Батхедом, Винтиком-Шпунтиком, Штепселем и Тарапунькой – словом, любым известным дуэтом, вызывающим ассоциации с сиамскими близнецами, потому что уже лет десять их всегда видели только вдвоем, – но «Бубсень и Вупсень» им подходили более всего. Зачатки интеллекта никак не умещались в их маленьких черепных коробках, проигрывая конкурентную борьбу мечтам о бабах, деньгах и «водочке под шашлычок», и во время традиционных гостевых визитов в отделение милиции местные менты не уставали поражаться этим двум творениям природы, которые сумели воплотить в себе все безумные фантазии голливудских сценаристов, работающих над молодежными комедиями.
Бубсеню – по паспорту Андрею Слизко – было двадцать четыре, Вупсень (он же Филипп Бастрыкин) недавно встретил свое двадцать второе лето. Оба когда-то с трудом учились в одной школе, сбегая и с уроков, и из дома от вечно пьяных родителей; оба рано начали пить-курить-сношаться, одновременно попали на учет в отдел по работе с несовершеннолетними, их поймали на железнодорожном вокзале при попытке изображать безотцовщину, сбежавшую из воюющего Туркменистана. (О том, что Туркмения, еще недавно читавшая по утрам молитвы своему солнцеподобному президенту, вряд ли развяжет какую-нибудь войну, парни, разумеется, не знали.)
Жизнь их до достижения призывного возраста протекала в целом вполне беззаботно, если не считать вечной нехватки наличности и постоянного поиска «нормальных дающих девчонок». Худо-бедно с подобными проблемами парни справлялись, не причиняя слишком большого вреда окружающей среде, и ничто не мешало этим рядовым гопникам после окончания школы поступить в какое-нибудь незатейливое профтехучилище, где готовят кадры для бесконечно поднимающейся с колен российской экономики, получить профессии сварщиков, каменщиков или электриков, потом, отслужив в армии, жениться на тех самых соседских «нормально дающих» и до скончания дней валяться на диване перед телевизором, вытирая
