нынешней трешки). Словом, смерть близкого нам всем человека ничего не изменила в наших отношениях. Подозреваю даже, что Светлана не стала вываливать меня в грязи перед родителями, чтобы оправдать свой уход, и, поняв это, я испытал просто чудовищной силы грусть. Света, лапонька моя…
Я понял, что моя жизнь больше не имеет смысла. Я понял наконец, что между брошенным в сердцах «Убил бы эту тварь!» и реальным убийством – огромная пропасть. Ты никогда не сможешь поднять руку на близкого, ты никогда не сможешь просто ударить его, даже если будешь орать об этом каждый день, молотя кулаками воздух… и ты никогда уже не исправишь того, что сделано.
В конце третьего дня я, все еще шатаясь от слабости, вытащил видеокамеру из большого ящика стола, куда ее засунула мать, и вышел на балкон.
– Шесть дней, – пробормотал я, глядя вниз на проезжавшую по тротуару иномарку. – Всего шесть дней, которые потрясли мир…
Я поставил камеру на парапет, положил сверху ладонь. Камера была теплая, почти горячая. Впрочем, это уже не имело никакого значения.
– Сука, – произнес я и занес руку, чтобы ударить ее.
«Стоп!!! – заорало что-то у меня в голове так громко, что я чуть не наложил в штаны. – Оставь ее! Оставь!!!»
Не знаю, какая половина моего «я» так убийственно гаркнула мне в ухо – та, что вечно хочет зла, или та, что выросла на манной каше и мультиках, – но я почему-то согласился с ней.
Камера была спрятана в большом ящике стола.
Мы решили прощаться со Светиком дома, в нашей квартире. Все-таки она этот дом любила…
Большую часть времени гроб был закрыт. Впрочем, пока он стоял в гостиной на двух табуретах, а крышка лежала у стены, я мог отогнуть простыню и посмотреть любимой женщине в лицо, но никакая сила в мире не могла заставить меня сделать это. Я уже был в курсе относительно обстоятельств автокатастрофы и примерно представлял себе, в какую мясорубку угодила моя девочка.
Для меня вдруг перестали существовать все наши распри, скандалы, вражда, недопонимания. Я безумно хотел, чтобы она встала сейчас из гроба, стряхнула с себя оцепенение и, взглянув на меня из-под бровей, сердито прокричала: «Вавилов, сволочь, ты где опять был, засранец, я все морги обзвонила?!» Клянусь, я расцеловал бы ее…
Мы сидели в комнате – я, моя несчастная мама, убитые горем родители Светланы – и молча смотрели на белую простыню. Временами мы переводили взгляд на растущую у стены гору цветов – это подходили многочисленные друзья Светланы, ее давние знакомые, которых я даже не помнил, ее дальние родственники. Все это не могло продолжаться вечно, все это когда-нибудь должно закончиться. Скорее бы.
Я вышел во двор, закурил. Вокруг подъезда собралась толпа соседей, друзей Светы и просто зевак. Да, зевакам всегда хочется увидеть того, кого удалось пережить. Кажется, сыграв на этом гаденьком человеческом чувстве, Стивен Кинг сколотил свое писательское состояние. Молодец, сукин сын.
Вскоре ко мне подошли двое в штатском. Я их узнал не без труда.
– Здравствуйте, – смущенно произнес капитан Баранов, протягивая руку. – Примите мои искренние соболезнования. Мне действительно очень жаль.
Его напарник, тот же белобрысый шкет, что навестил меня в первый раз, молча и вежливо кивнул.
– Спасибо, – ответил я. – У вас есть какие-то новости?
– Нет. Мы будем ждать новостей от вас, если позволите…
Я пристально всмотрелся в его глаза. С одной стороны, он сочувствовал мне вполне искренне, и у него не было серьезных оснований мне не сочувствовать. Но с другой стороны, вся эта чумовая история замыкалась исключительно на мне, у парней не было больше ни единой зацепки! Капитан смотрел на меня с сочувствием… и с аппетитом. Так французский фермер смотрит на своих молодых гусей, ожидая, пока их печень достигнет надлежащих размеров.
– Вы уж простите великодушно, – сказал капитан, – я прекрасно понимаю, что сейчас не время, но ваши ответы на некоторые вопросы помогли бы нам оперативно сделать свою работу. Уверяю вас, мы не стали бы вас беспокоить по пустякам.
– Я понимаю. Только не сейчас. Дайте мне несколько дней, и я сам приду к вам. Договорились?
Баранов переглянулся с помощником.
– Капитан?
– Хорошо, Виктор Николаевич. Пожалуй, нет нужды напоминать вам, чтобы вы не покидали пределов города?
– Я помню об этом, – холодно ответил я.
– Что ж, простите еще раз… и еще раз примите мои соболезнования. Держитесь.
– Спасибо.
Они развернулись и направились к своей машине, а я еще долго стоял у подъезда. Мне сегодня не нужно было изображать траур, я горевал по-настоящему. Какого черта они приперлись?!
Минут через десять я поднялся в квартиру. Там все было готово к выносу гроба. Когда четверо незнакомых мне мужчин подняли его с табуретов и понесли к входной двери, я не выдержал и разревелся в голос.
«Она уходит из этого дома. Она уходит из моей жизни. Ее больше нет. Меня тоже больше нет».
На поминках я не выпил ни капли. Физически уже не мог.
Прошло несколько дней. Времечко выдалось прохладное и дождливое – весьма гармонирующее с моей жизнью. Впрочем, я не могу сказать, что жил эти несколько дней. На работе я взял отпуск, сделав всего один звонок начальству. Иваныч пообещал, что будет ждать моей реабилитации сколько потребуется. Мать я отправил домой, попросив оставить меня одного, теща и тесть тоже улетели, пообещав вернуться на сороковины. Словом, я торчал в своей трехкомнатной квартире в полном одиночестве.
Пить не хотелось. Спать не хотелось. Жить не хотелось вообще. Я знал, со временем это пройдет, но боялся, что у меня не хватит терпения.
Однажды ночью в полусне я услышал шорох в прихожей, как будто кто-то скидывал туфли. Сон у меня в эти дни был необычайно чутким, и я, приоткрыв глаза, по привычке крикнул в пустоту, забыв о том, что отвечать некому:
– Свет, я там курицу-гриль купил, она в холодильнике на нижней полке.
– Пасиб, – услышал я в ответ…
Я вскочил на колени и чуть не заорал. Подполз к углу дивана, закрыл грудь подушкой, словно маленький мальчик, испугавшийся бабайку, и стал прислушиваться. Я любил Светлану и хотел бы вновь увидеть ее, но
Никаких звуков больше не последовало, но мне потребовалось еще минут пятнадцать, чтобы понять: все это мне приснилось. Я тут же завыл белугой, проревел с небольшими перерывами полчаса и только потом действительно уснул, на этот раз глубоко и без всяких галлюцинаций.
Но свет в прихожей я теперь всегда оставлял включенным.
Так проходили мои серые дни и черные ночи – своим чередом. Жуткую и нелепую историю с аномальной видеокамерой я почти не вспоминал и гибель моей жены никак с ней не связывал. Мое сознание отторгало мистические нюансы, и я был этому несказанно рад. Я подумал, что у меня появился шанс очиститься.
Однажды я все же решился на встречу с Барановым. Я набрал номер его телефона, сказал, что уже в состоянии вести непринужденную беседу о борьбе с преступностью в нашем сраном промышленном городе. Ответом его я был крайне озадачен.
– Я очень рад, Виктор Николаевич, – сухо заметил капитан, – но обстоятельства некоторым образом изменились.
Он умолк. Мне показалось, что он ждет вопросов, но на самом деле он кого-то выслушивал на заднем плане.
– Простите, – вставил я, – так все-таки моя персона вас еще интересует?
