просмотр громкого аттракциона в кинотеатре. Хотя, признаю, прозвучавшая в экранизации «Человека- паука» мысль о том, что размеры силы определяют и пределы ответственности, очень даже неплоха.
– Согласен. Только Александр Сергеевич Пушкин сформулировал это намного раньше, и у него это звучит более изящно: гений и злодейство несовместны.
– А вот с Пушкиным я бы поспорил! Ведь «гений» – это не отражение сути, это всего лишь степень. Ульянов-Ленин был гением, а был ли он при этом мерзавцем – вопрос десятый…
По мере того как они углублялись в эти схоластические дебри, Михаил замечал, что профессора раздражает иная точка зрения. На каждый более или менее успешный тезис Поречников находил свой, не менее весомый, и Саакян еще более распалялся.
«А он не любит спорщиков», – подумал Михаил, тут же вспомнив задним числом, как на своих лекциях или во время экзаменов профессор резко обрывал студента, когда тот пытался сформулировать что-то свое, отличное от прописанного в профессорских методичках.
Раньше это не особо бросалось ему в глаза, но в тот день, когда они сошлись в неравной схватке по поводу «силы и ответственности», Михаил почти физически ощутил профессорскую нетерпимость. Запах у нее был поганенький.
«А вы, однако, фрукт, дедуля!» – подумал Михаил, глядя ему прямо в глаза, и тут же получил сильный отлуп: «Ты даже не представляешь какой!»
Миша даже опешил. Они несколько мгновений молча смотрели друг на другу, и на этом спор закончился. В тот день они впервые зарубились на верхнем уровне, и Михаил наконец понял, с кем имеет дело.
Он понял, что от Саакяна надо держаться
Виктор
…Я пристроился на ступеньках набережной нашей мелкой городской речушки – один как перст, обдуваемый всеми ветрами. За спиной у меня шумел фонтан детского сквера, слева по мосту проносились автомобили, а на противоположном берегу, до которого я мог бы доковылять вброд пешком за пару минут, шли строительные работы. Городские власти вели уплотнительную застройку, и ни одна ценная пядь земли в центре не могла остаться незамеченной.
Я сидел, курил и слушал унылое ворчание экскаваторов. Расстегнутая сумка с видеокамерой лежала у ног в метре от меня, бликующий объектив был нацелен в небо. Начался отсчет времени, отпущенного на принятие решения. Я должен был срочно – вот прямо здесь и сейчас! – прийти к какому-нибудь выводу относительно того, что произошло в последние двадцать четыре часа, и набросать план действий, зависящий от сделанных выводов. Знаешь, Мих, по жизни я всегда старался избегать подобных форс- мажоров, меня просто выводит из себя сама мысль, что на принятие какого-то важного решения могут отводиться минуты или даже секунды. Я привык думать долго, обгладывая до косточек различные варианты, я крайне медлителен в этом смысле. Но вот в этой ситуации я чувствовал, что ВРЕМЕНИ НЕТ СОВСЕМ!
Я ногой отодвинул сумку с камерой еще дальше от себя и уставился на нее так, будто это был чемодан с миллионом долларов, принадлежащий наркомафии. Взять хочется, но если хозяева тебя найдут – башку прострелят точно.
Совершенно очевидно, что в моих руках оказался артефакт. Это и возбуждало, и пугало одновременно. И еще царапало душу сожаление, что я не могу рассказать о своем приобретении какому-нибудь таблоиду. Вот Серега Косилов поступил мудро – он по-тихому скинул проблему мне, а я поступить аналогичным образом уже не мог. Если мой добрый друг-заика стал жертвой ужасного и мистического стечения обстоятельств, то я свои обстоятельства создал сам, сознательно и не без злого умысла. Булгаковской скидки за покаяние мне не выйдет.
Жалко ли мне Червякова? Кхм… я не знаю… С какой легкостью и даже игривостью мы в запале говорим что-нибудь вроде «Убил бы сволочь!», однако большинство из нас на самом деле люди вполне миролюбивые и сострадающие и убивают в худшем случае только мух на кухне. Лишь единицы способны претворить свои угрозы и тайные замыслы в жизнь – без всякой жалости и укоров совести.
Впрочем, мой случай особый. Я не знаю, убил ли я. И не могу понять, жаль ли мне жертву.
Я вытянул ногу, зацепил сумку за ремень и осторожно потянул на себя. Потом сунул руку внутрь, потрогал камеру. Она все еще была теплая, и я решил, что это теперь ее обычная «рабочая» температура. Пожалуй, имеет смысл повторить попытку связаться с Косиловым. Кстати, заодно задать несколько технических вопросов.
Я вытащил камеру из сумки и, положив на землю между ног, внимательно осмотрел. Это был «Панасоник» формата mini-DV с большим видоискателем и жидкокристаллическим монитором. Аппарат можно было носить на плече, ставить на штатив, таскать почти у самой земли – короче, по-всякому. Я видел такие у телевизионных операторов на выезде. Стоил такой аппарат, по словам Косилова, три штуки баксов.
Я нащупал на боку аппарата кнопку, открывающую кассетный блок. Камера издала пару забавных пиликающих звуков, как на железнодорожном вокзале перед объявлением посадки на поезд, и выплюнула мини-кассету. Я долго смотрел на ее торец, боясь прикоснуться. А что, если вдруг?..
«Да ну, черт, не все ли равно?! Ты
Я вытащил кассету, просмотрел остаток ленты. Серега не упоминал, менял ли он кассету с того момента, когда сбросил на диск материал о похоронах депутата Колыванова. В любом случае выходит, что на ней записаны последние убийства, «совершенные» Косиловым. Пленки оставалось еще минут на 20–25, значит… кхм, значит, при желании я мог бы увидеть, как камера убивала «хаммер», косиловскую кошку и еще кого-то, о ком Серега не упоминал. Вот только особого желания смотреть все это я не испытывал.
Колыванов, Колыванов, Колыванов. Что же ты сделал с этим «Панасоником»?
Я сунул кассету обратно, камера плавно и с тем же пиликаньем ее заглотила. Все, она готова работать дальше.
Я посмотрел на противоположный берег речушки. Экскаваторы расчищали площадку под будущие элитные многоэтажки. Еще раньше на этом месте рабочие выкорчевали все деревья, испоганив вполне живописный берег. Скоро в двадцати метрах от воды будет стоять новый квартал. Что ж, долой самобичевание и самокопание, даешь квадратные метры любой ценой!
Ну не гады, а?!
Я навел объектив на стройплощадку, поймал на дисплее одну из грязных ворчащих машин. «Наехал» зуммером. В кабине сидел молодой парень в коричневом комбинезоне, загорелый, вспотевший и какой-то даже счастливый. Он ловко орудовал рычагами и улыбался. Чего ты скалишься, урод? Скоро твоим детям гулять будет негде – останется один асфальт и тротуарная плитка…
Я усмехнулся сам себе. Пламенный борец за справедливость. Боже, какой бред!
Мой большой палец завис над красной кнопкой с короткой и угрожающей надписью «rec». Камера стала нагреваться сильнее. Мне показалось даже, что я чувствую ее вибрацию, как у бритвенного станка с батарейкой в рукоятке. И еще я ощущал дичайший, просто невообразимый азарт, возбуждение, сравнимое с сексуальным, страх и какое-то дурацкое чувство триумфа. Леонардо Ди Каприо, стоящий на носу «Титаника» и вопящий «Я – властелин мира!», просто дитя неразумное по сравнению со мной.
Я остановился в последний момент. Отвел большой палец и сделал плавный «отъезд» зуммером. Теперь в поле зрения камеры была вся площадка – со всеми уродующими ее машинами, оставшимися от деревьев пнями и горами строительного мусора.
Черт знает что со мной происходило тогда!
Я нажал на кнопку.
Снимал около минуты, сделав панораму объекта слева направо, затем выключил аппарат и быстро убрал его в сумку. По лбу покатился пот, дыхание участилось. Почему-то подумалось, что именно так чувствуют себя террористы, нажимающие кнопку дистанционного взрывателя. Если, конечно, эта мразь вообще способна что-то чувствовать.
Я поднялся со ступеньки, отряхнул задницу и сел в машину. Интересно, какого эффекта следует ожидать на этот раз?
Едва я сунул ключ в замок зажигания, как зазвонил сотовый телефон. Я едва не подпрыгнул. Нервы были как канаты, ей-богу…
– Алло?