С Омолона повеяло душистыми запахами молодой клейкой листвы тополей и тальников.
Хорошо стало в летней тайге; после долгой зимы дышалось легко и свободно!
Мы благополучно провели табун сквозь зеленеющие гущи и расположились на летовку в безлесных долинах заомолонских сопок.
Эти светлые, высоко приподнятые долины висят, точно балконы над морем расцветающей тайги. Обвеваемые ветрами, полные сочной альпийской зелени, они оказались надежным убежищем от таежных комаров.
Здесь не так жарко. Ветерок разгоняет назойливых насекомых. А когда садится солнце, с перевалов так и тянет холодом. Комары ложатся в траву, и олени спокойно пасутся на альпийских лугах.
Мы лишь опасались, что в знойное время в этих миниатюрных долинах, стиснутых со всех сторон тайгой, не сумеем проложить летний маршрут громоздкому многотысячному табуну. За оленями здесь нужно следить в оба слишком близко подступают густые таежные дебри.
Но беда пришла совсем с другой стороны, откуда ее не ждали…
Заомолонские сопки поднимались среди моря тайги, образуя небольшой хребет с цепью причудливых вершин, крутых перевалов и коротких безлесных долин.
Взбираясь на каменистые вершины, мы видели в мутном мареве на горизонте манящие очертания Синего хребта. Широкое межгорное понижение отделяло наши сопки от далеких плоскогорий. Эту обширную впадину рассекали во всех направлениях более низкие возвышенности и увалы, заросшие дремучей тайгой.
Часами я разглядывал в бинокль лабиринт лесистых сопок. Есть ли там гари? Пройдет ли табун к Синему хребту?
Никто не мог ответить на эти тревожные вопросы. Межгорное понижение, покрытое лесом, мы собирались проскочить после комариной поры и выбраться на безлесные склоны Синего хребта до наступления темных осенних ночей.
Пока все шло гладко: план отела перевыполнили, важенки после сытой зимовки принесли крупных и здоровых оленят, наш табун увеличился на полторы тысячи голов. Вовремя мы ускользнули от комаров, выбравшись с оленями на открытые луга висячих долин.
Вчера Костя с Пинэтауном и дежурными пастухами перегнали табун на свежие пастбища, в соседнюю Безымянную долину.
Обратно в стойбище они не вернулись…
Белая туча заслонила солнце, заволокла вершины сопок. Подул холодный, пронизывающий ветер, повалил снег, накрывая зелень альпийских трав. Пушистые хлопья закружились, заплясали в воздухе. Летняя метель в тайге встревожила всех, напомнив бедствия снежного урагана, пережитые у берегов Полярного океана.
Чем грозила теперь снежная непогода в горах?
К вечеру ручей около стойбища вышел из берегов, превратился в бурливый поток. С глухим шумом неслась мутная, пенящаяся вода, перекатывая здоровенные камни, размывая береговые террасы. Вероятно, вздувшиеся потоки помешали пастухам вернуться из соседней долины в пастушеский стан.
Летняя пурга бушевала всю ночь. Ветер бесновался, засыпал снегом, рвал палатки и яранги, не давал выйти на поиски. Всю ночь мы стреляли из ружей, пускали сигнальные ракеты.
К утру метель унялась.
Глухо шумят вздувшиеся коричневые потоки. Все вокруг засыпано снегом. Белые сопки отсвечивают серебром: снег наверху подморозило. Вчера пастухи ушли в легкой летней одежде. Где провели они эту трудную ночь?
Молчаливо собираемся в поход. Пастухи в суконных куртках, перепоясанные арканами, похожи на альпинистов. Одеваю штормовой костюм, высокогорные ботинки, сворачиваю длинную альпийскую веревку, подтачиваю напильником клюв ледоруба. Альпийское снаряжение я привез с Дальнего Юга. Долго оно пролежало без употребления и вот теперь, в горах Омолона, понадобилось.
Разлившийся поток преграждает путь к перевалу, в соседнюю долину. Переправа невозможна. Решаем пробраться к табуну по водораздельному гребню.
Вытянувшись цепочкой, поднимаемся вверх по снежному склону. Наверху снег плотный и скользкий. Вырубаю ледорубом ступеньки. Почти в лоб штурмуем крутой снежный скат опасного подъема…
Ромул оборачивается и что-то кричит. Пастухи вытаскивают длинные охотничьи ножи и, вонзая в обмерзший снег, переступают с одной ступеньки на другую. Поднимаемся выше и выше. Ну и ребята, с такими можно штурмовать любые вершины!
— Гляди хорошенько… Совсем нельзя не туда ногу ставить! — Ромул кивает вниз.
Под ногами глубоко провалилась заснеженная долина, бурный поток застыл ленточкой, яранги кажутся крошечными шалашиками. Далеко-далеко в межгорном понижении зеленеет тайга. Ясно вижу границу заснеженного леса. Снег выпал только на хребте и его склонах.
Точно мухи, лепимся на крутом белом гребне. Близкая вершина дымится снежной пылью. Лицо покалывают ледяные иглы. Неужели опять поднимается вьюга?
Вот и поземка: сверху скользят космы снежной пыли. Мутная пелена закрывает людей. Хлещет колючий ветер. Карабкаемся по гребню, пригибаясь к самому насту, цепляясь за каждый снежный выступ.
Наконец-то вершина.
Из-под снега торчат обледенелые плиты. Ну и холод на вершине! Одежда, обсыпанная снегом, обледенела, ветер насквозь продувает штормовку.
Скорее вниз, к седловине…
Без арканов не обойтись. Помогая друг другу, съезжаем к перевалу и снова уходим вверх по гребню. Опять спускаемся, поднимаемся, снова вниз. Вверх и вниз, вверх и вниз. Сбиваюсь со счета; куда идем — не знаю. Пастухи, туго затянув капюшоны, неутомимо шагают след в след.
На широкой седловине Ромул останавливается. Уж не перевал ли это в Безымянную долину? Не узнаю местности. Перевал я видел недавно — облитый солнцем, убранный коврами шикши, мохнатыми листочками камнеломок, серебристыми головками горных осок. А тут метет пурга, кругом снег, снег и снег.
— Видишь, табун переваливал… — Ромул указывает на камни, полузасыпанные снегом. Они сложены башенкой и чуть возвышаются над сугробом. — Вчера велел Пинэтауну так делать.
Как пригодился в непогоду пастушеский знак! Мы стоим на верной оленьей тропе.
Спуск с перевала пологий, сбегаем вниз по скользкому снегу. Внизу, в долине, ветер стихает. Впереди шумит ручей. Снежная муть проясняется, открывая широкие белые террасы Безымянной долины. Пусто, нигде не видно оленей. Снег становится рыхлым — проваливаемся по колено в мягких сугробах. Идем вдоль шумящего ручья и через час упираемся в развилку двух потоков. Вчера здесь сливались крошечные ручьи, теперь бурлят водопады.
— Смотри… люди, — останавливается Ромул.
На противоположном берегу по широкому снежному полю бредут темные фигурки. В бинокль вижу Костю, Пинэтауна, пастухов. Опираясь на посохи, они шагают к перевалу, опустив голову, едва переставляя ноги.
Ромул снимает карабин. Выстрел раскатывается в долине, глухо отдаваясь в сопках. Фигурки замирают. Люди оглядываются и бегут к потоку, размахивая руками. Останавливаются у клокочущей воды. Вижу, как измучены, устали пастухи на том берегу. Рев потока мешает переговариваться.
— Где пропадали?!
Костя откидывает капюшон, стирает пот с грязного лица и кричит простуженным голосом:
— Табун искали… В тайгу ушел!..
Ромул дрожащими руками развязывает ремешки анорака и вытягивает кисет с трубкой. Долго не может разжечь трубку — не слушаются пальцы.
Неужели табун поглотила тайга? Терять времени нельзя. Нужно переправляться на ту сторону.
— Ромул, перекинешь чаут?
Бригадир молчаливо гасит трубку, снимает аркан, знаком подзывает Кымыургина. Они связывают мертвым узлом два аркана. С силой бросает Ромул свернутый чаут. Пинэтаун прыгает, подхватывая на лету петлю.
