докучать, ему пока не услышит что-нибудь обнадеживающее.

— Бригада идет все время, сэр, — сказал он Форду, — и никто не может ожидать от нас большего.

— Вот еще выстрел! Вы слышали, Вин? Там! И еще! Черт побери, д`Аламбор, началось! Точно началось! — глаза Форда, скрытые маленькими тонкими очками, выражали тревогу. Форд был славный человек, даже более чем, но его нервозность подвергала испытанию невозмутимость д`Аламбора. Форда волновало мнение старших офицеров, усердие подчиненных, и преданность офицеров, находившихся в запасе. Он беспокоился о запасной амуниции, о способности людей слышать приказы в бою и о их моральном состоянии из-за жен, следовавших за колонной как цыганский табор. Он переживал из-за страха потерять очки, без которых близорукий Форд не мог увидеть вообще ничего, и оттого, что может потерять знамя батальона, и из-за того, что у него выпадали волосы. Его постоянно беспокоила погода, а когда беспокоиться было не о чем, он беспокоился о том, не забыл ли он о чем-нибудь важном, о чем следовало бы беспокоиться.

Этот слишком озабоченный человек заменил майора Ричарда Шарпа на посту командира батальона, и это тоже заставляло полковника беспокоиться. Джозеф Форд беспокоился, что Шарп был более компетентным и опытным солдат, чем он сам. И беспокойство усиливало то, что большинство офицеров Форда и добрая треть рядовых видела гораздо больше сражений, чем он сам. Форд получил назначение в последние недели войны и успел поучаствовать лишь в небольших перестрелках, а теперь должен повести личных волонтеров Принца Уэльского против старой наполеоновской гвардии и это заставляло Форда просто трепетать от беспокойства.

— Но, по крайней мере, — успокоил он офицеров, — у нас батальон ветеранов.

— Это так, полковник, это так, — сказал майор Вин, маленький, темноглазый человек, постоянно соглашающийся с полковником, чтобы тот не сказал.

Форд, которому было явно недостаточно согласия Вина, предпочел бы, чтобы его мнение поддержали более опытные офицеры батальона, но такие служаки, как Питер д`Аламбор сомневались, можно ли называть батальон ветеранским. Треть их солдат были новобранцами, не видевшими сражений, треть видела не более, чем полковник, а остальные, как сам д`Аламбор, действительно лицом к лицу сталкивались с французами в битве. И эта треть являлась костяком батальона, люди, чьи голоса укрепят шеренги и принесут полковнику так необходимую ему победу. И все, о чем сейчас молился д`Аламбор, это чтобы Форд быстро научился успеху и перестал беспокоиться о мелочах.

Д`Аламбор также молился о быстрой и потрясающей победе ради самого себя. Он хотел вернуться в Англию, где его ждала невеста, дом и мирная безопасная жизнь. Невесту звали Энн Никерсон, она была дочерью эссекского землевладельца, который неохотно согласился на брак своей дочери с военным и только потому что Питер д`Аламбор поклялся, что продаст свой чин после войны.

Но когда д`Аламбор уже собрался продать свой чин и отправиться на одну из ферм своего предполагаемого тестя, Наполеон вернулся во Францию. Полковник Форд, опасаясь, что может лишиться опытного командира стрелков, упросил капитана остаться и пообещал, что тот получит первый же вакантный майорский чин. Это было заманчивое предложение. Капитанский чин стоил полторы тысячи фунтов стерлингов, и это было немалое состояние для молодого человека, надумывающего жениться, но майорский чин мог принести две тысячи шестьсот фунтов, так что д`Аламбор хоть и с некоторыми сомнениями, но дал Форду согласие остаться в батальоне.

Но теперь впереди него доносилась орудийная канонада, напоминая, что двадцать шесть сотен фунтов предстояло заработать, и заработать тяжело. Д`Аламбор, понимая, что поставил на карту свое счастье, дрожал, но говорил себе, что дрожал так перед каждой битвой, будто шел в бой впервые.

Джозеф Форд боялся потому, что для него это будет первое большое сражение, беспокоился, что он или его люди могут не полностью исполнить свой долг, а когда тревоги переполняли его, он снимал очки и начинал протирать их. Он верил, что столь простое действие демонстрирует беззаботность, тогда как это только выдавало всем его волнение.

Но сегодня личные волонтерам Принца Уэльского было не до страхов полковника. Они с трудом шли, дыша пылью, по высушенной дороге и раздумывали, выдадут ли им перед сражением ром или же будет слишком поздно для битвы и они заночуют на мягких кроватях где-нибудь в бельгийской деревне, пофлиртуют с девушками и до отвала наедятся.

— Это скверный звук, — сказал капрал Чарли Веллер, имея ввиду отдаленный пушечный огонь, который хоть и не нес для них непосредственной угрозы, заставлял капрала нервничать.

— Мы слыхали и кое что пострашнее, Чарли, — легкомысленно сказал Дэниел Хэгмен, самый старый солдат легкой роты. Хэгмен был умен, он понял, что Чарли Веллер боится, но день был слишком жаркий, солнце палило просто нещадно, а пыль убивала любую доброжелательность.

Майор Вин остановил лошадь и смотрел, как мимо проходят десять рот. Майор приказал людям подобрать ноги и выпрямиться, но те не обратили внимания. Они не любили Вина, понимая, что майор презирает их, считает их тупым стадом, но люди знали: они лучшее, что есть у Веллингтона, и они идут на юг, туда, где дым от пушек превратился в большое облако, накрывшее перекресток, туда, где скоро начнется битва.

Французская атака началась с канонады. Принц Оранский поскакал от перекрестка к своим войсками, которые были ближе всего к противнику, а его штаб, бросив обед, прерванный французскими пушками, поспешил за Принцем.

Шарп был среди прочих, и все они поскакали по дороге Шарлеруа мимо фермы Жемонкур возле брода, подъехав к вершине холма, на котором бригада пехотинцев охраняла дорогу от фронтальной атаки.

Орудия французов обстреливали фланги позиций Принца, целясь в фермы на востоке и западе. На дороге не было никакого движения, хотя Шарп предполагал, что у французов наверняка есть стрелки, скрытые в полях ржи.

— Они ведь пойдут прямо по середине, не так ли?

Шарп повернулся к Харперу, присоединившемуся к нему.

— Я думал, ты будешь держаться подальше от опасности?

— Да Бога ради, от какой опасности? По нам никто не стреляет, — Харпер захватил с собой холодного цыпленка с обеда и протянул Шарпу ножку. — Выглядят чертовски необычно, да?

Он имел в виду бригаду голландско-бельгийской пехоты, стоящей в четыре шеренги по обеим сторонам дороги, чтобы остановить прямую атаку французов. Необычность была в том, что они были одеты в мундиры французской пехоты. Только снята с киверов эмблема орла и заменена буквой «W» в честь короля Нидерландов Вильяма, но все равно они были одеты точно также как и те, с кем они собирались сражаться.

— Вы знаете, что нужно делать? — спросил Принц командира бригады на французском языке, который был для того родным.

— Если мы не сможем сдержать их, то отойдем в Жемонкур.

— Совершенно верно!

Ферма была последним бастионом перед перекрестком. Уже были проделаны бойницы в каменных стенах амбаров, которые, подобно всем таким фермам, были соединены и прикрыты высокой каменной стеной, превращавшей всю ферму в крепость.

— Какое-то движение там? — снова на английском сказал Принц, пришедший в приподнятое настроение от мушкетного огня, раздававшегося где-то впереди от линии голландцев. Это не были громкие залпы, скорее одиночные выстрелы, говорившие о том, что французские вольтижеры приблизились к голландским стрелкам, но и те и другие были скрыты от Принца и его штаба высокими колосьями.

— Забавно снова это услышать, да? — прокомментировал Харпер.

— Ты скучал по этому?

— Никогда бы даже не подумал, — печально сказал ирландец, — но да, скучал.

Шарп вспомнил ту легкость, с которой убил французского лейтенанта.

— Это то, в чем мы хороши, Патрик. Может быть, нам предначертано вечно быть солдатами?

— Вам — может быть, но не мне. У меня есть таверна и торговля лошадьми. — Харпер хмуро посмотрел на бельгийцев во французских мундирах. — Вы считаете, что они станут драться?