скрылся в лесу, но некоторые из солдат остались прикрывать отход остальных, и драгуны нагнали их. Сержант обогнал одного бегущего и с силой рубанул назад саблей.

Прусский пехотинец схватился руками за разрубленное лицо, пытаясь вернуть глаза на место. Другой, настигнутый сразу двумя драгунами, захлебывался кровью.

— Вперед! — Сержант саблей указал на пехоту между деревьями. Он увидел людей, убегающих в подлесок и почувствовал радостное возбуждение кавалериста, который может беспощадно резать беспомощного врага, но не заметил, ни орудийную батарею, скрытую в тени деревьев, ни прусского офицера, прокричавшего: «Огонь!»

Сержант отдал было своим людям приказ отступать, но его вместе с лошадью уже смело потоком картечи. И люди и лошади погибли мгновенно. Позади сержанта драгуны рассыпались влево и вправо, но три лошади и четыре человека были убиты. Два француза и два пруссака, начавших отходить слишком поздно.

Прусский артиллерийский офицер увидел других драгун, угрожающих его флангу. Он оглянулся на дорогу, на которой появились еще французы и понял, что не пройдет много времени до того, как прибудут французские восьмифунтовые орудия.

— Сматываем удочки!

Прусские пушки покатились на север, их осталась прикрывать гусары в черных мундирах, носивших на киверах кокарды с изображением черепа и скрещенных костей. Французские драгуны не сразу погнались за ними: сначала они направились в рощу, где в прусском биваке еще горели костры. Тарелку с сосисками швырнули на землю возле костра.

— Вкус как у немецкого дерьма, — солдат выплюнул мясо в костер.

В пшеничном поле хромала раненая лошадь, стараясь догнать остальных лошадей. В лесу двоих прусских пленников лишили оружия, денег, еды и выпивки. Остальные пруссаки ушли на север. Французы наблюдали за их отступлением с северной опушки рощи. Испарились последние клочки тумана. Колеса отступающих прусских орудий оставляли на полях глубокие колеи.

В десяти милях к югу, еще во Франции, на дороге стояла тяжелая карета Императора. Офицеры штаба доложили Его Величеству, что голландская граница успешно пересечена. Также доложили о незначительном сопротивлении, которое было быстро преодолено.

Император выслушал новости и задвинул занавеску окна кареты, оставшись в полумраке. Прошло всего сто семь дней с тех пор как он отплыл вместе с тысячей человек с изгнания на острове Эльба и высадился на пустынном побережье, на юге Франции. Всего восемьдесят восемь дней назад он въехал в Париж и еще несколько дней мир наблюдал, как Император создает армию. Двести тысяч ветеранов встали под Орлов, офицеров на половинном жалованье восстановили в их батальонах, французские арсеналы были вновь полны. Теперь эта армия шла смести британцев и их наймитов, пруссаков. И вот, в этот летний рассвет Император атаковал.

Кучер взмахнул плетью, императорская карета поехала вперед. Битва за Европу началась.

Через час после того как французского драгунского сержанта вместе с лошадью разорвало на куски картечью, в летний день въехал еще один всадник.

Этот человек находился в Брюсселе, в сорока милях к северу от вторгнувшегося в Бельгию Императора. Это был высокий симпатичный офицер в пышном пурпурно-голубом мундире Британской лейб- гвардии. Он скакал на высокой черной лошади, великолепно ухоженной и очень дорогой. На всаднике красовался позолоченный греческий шлем с плюмажем из черной и красной шерсти, увенчанный белым пером. Его бриджи из выбеленной оленьей кожи все еще были влажными, ведь чтобы добиться плотного облегания бедер бриджи смачивали и они, высыхая, утягивались. Его прямая тяжелая сабля висела в позолоченных ножнах рядом с седлом, покрытым голубой тканью с вышитым на ней королевским вензелем. Черные сапоги офицера доходили почти до колен, шпоры поблескивали позолотой, офицерский ранец сверкал золотым шитьем, короткий пурпурный мундир был перепоясан позолоченным поясом, а высокий воротничок отделан кружевами. Седло было сделано из шкуры ягненка, а металлические детали упряжи из чистого серебра. И все же во всем этом великолепии привлекало внимание именно лицо британского офицера.

Это был весьма привлекательный молодой человек, и этим ярким утром он выглядел еще более привлекательным из-за выражения счастья на его лице. Любой доярке или уборщику на рю-Рояль было ясно, что этот британский офицер радуется жизни, радуется тому, что он в Бельгии, и что он уверен, что каждый в Брюсселе также как он сам наслаждается жизнью. Было еще рано, но внутренний двор дома уже был заполнен торговцами и телегами, доставившими кресла, музыкальные инструменты, еду и вино. Один лакей в ливрее принял его лошадь, а другой помог снять шлем и отцепить тяжелую саблю. Офицер пригладил рукой длинные золотые волосы и взбежал в дом по ступенькам лестницы.

Он не стал ждать, пока швейцары откроют дверь, прошел в холл и затем в огромную бальную залу, где работали множество художников и декораторов, заканчивая свою ночную работу по превращению бальной залы в нечто волшебное, задрапированное шелком. Сверкающие золотом, алые и черные ленты свисали с потолка, а шикарные обои прикрывали еще влажные замазанные штукатуркой места. Огромные люстры спустили на пол, где слуги вставляли новые свечи в серебряные и хрустальные подсвечники. Еще больше рабочих оплетали виноградными лозами заново окрашенные колонны, а пожилая женщина рассыпала на пол мел, чтобы обувь танцующих не скользила по натертому паркету.

Наш офицер, удовлетворенный этими приготовлениями, прошел через комнату.

— Бристоу! Бристоу! — его высокие сапоги оставляли на посыпанном мелом полу широкие следы. — Бристоу, разбойник! Где ты?

Седой мужчина в черном плаще выглядевший раздраженным, как и любой чиновник, ответственный за что-то, в данном случае, за подготовку зала, вышел из столовой на этот властный зов. Его раздраженное выражение лица тут же сменилось довольной улыбкой, едва он узнал молодого офицера. Он низко поклонился.

— Мой господин!

— Добрый день, Бристоу! Как приятно вас видеть.

— Еще более приятно увидеть здесь вашу светлость. Я не знал, что ваша светлость в Брюсселе.

— Я прибыл только вчера ночью. — Кавалериста звали Лорд Джон Розендейл. Он оглядел шикарную обстановку в столовой, в которой уже стояли длинные столы, накрытые белоснежными скатертями и сервированы серебряной посудой и прекрасными китайскими вазами. — Мне не спалось, — объяснил он свое столь раннее появление. — Сколько народу вы ждете?

— Мы уже разослали четыреста сорок приглашений, милорд.

— Четыреста сорок два, — улыбнулся лорд Розендейл, и жестом фокусника достал письмо. — Два приглашения, если вы будете так любезны.

Бристоу взял письмо, распечатал и прочитал. Письмо было от личного секретаря Ее милости герцогини Ричмондской, в котором она любезно соглашалась предоставить Лорду Розендейлу приглашение на бал. Одно приглашение, говорило письмо, и Бристоу вежливо указал на это место.

— Здесь говорится — одно приглашение, милорд.

— Два, Бристоу. Два, два, два. Не притворяйся, что не умеешь читать. Я настаиваю на двух. Должно быть два приглашения! Или вы хотите, чтобы сорвал раздражение на ваших прекрасно сервированных столах?

Бристоу улыбнулся.

— Уверен, что мы можем предоставить вам два приглашения, милорд. — Бристоу был дворецким герцога Ричмондского, чья жена и устраивала бал в этом огромном доме. И попасть сюда было довольно трудно. Весь лондонский высший свет собрался этим летом в Брюсселе, здесь были и армейские офицеры, которые бы обиделись, если бы их не пригласили, и местная аристократия. Герцогиня заявила, что на бал будут допущены только те, кто имеет приглашение, но все равно Бристоу полагал, что безбилетных