всё тот же док Моруальд объяснил мне когда-то, вся моя неколебимая уверенность в себе – это всего лишь непреодолимое стремление преодолеть непреодолимый же «страх совершить ошибку», паралипофобию или авлептифобию…

Столько слов.

А можно было написать: «Я проснулся и отчётливо понял, что именно мне нужно сделать сейчас, а что – отложить на завтра…»

Но это было бы не совсем верно. Если для простоты – то да. Но мне почему-то хочется точности. Которой никогда не добиться…

На запах дыма у меня всё-таки что-то сработало внутри, и я хотя бы перестал ломать сухие ветки, а то ломился, как каменный буйвол во время гона, прокладывая собой широкую просеку… Организм стонал, что надо отдышаться, что надо содрать с глаз, со лба какую-то почти прозрачную, но очень мешающую плёнку. Я поскрёб ногтями лицо – и пошёл, теперь уже неслышно ступая, в сторону дыма и почти сразу же увидел на изнанках крон жёлтые отблески огня.

И вдруг я оказался там, совсем рядом с костром. Над огнём дымился котелок. В моей руке был зажат топор, а нож я аккуратно, чтобы не разрезать ненароком чего нужного, засунул за голенище ботинка. По ту сторону костра – и поэтому почти невидимый – стоял, покосившись, «Нубис». Рядом с ним возились, невнятно ворча.

Через несколько минут за костром возникли двое серых: бритоголовые, голые по пояс, в характерных кожаных штанах с высокими, под рёбра, поясами. Рассмотреть тату возможности не было, да эти тонкости меня сейчас могли интересовать в десятую очередь…

Один бросил к костру загремевший металлом мешок – и помог другому снять с плеча Люсьена. Они довольно аккуратно опустили моего противника на землю и сели рядом. Один стал помешивать варево, другой потянулся к мешку, раскрыл его, вытащил две какие-то железяки, сцепил их концами, с клацаньем провернул… Это оказалось ружьё. Он прижал его к плечу и прицелился в меня. Я обмер. Потом он направил ствол в небо. Потом положил ружьё себе на колени.

– Слыш, Люх, – сказал он. – А не тот ли это пацан, который вчера тут был? Помнишь, Дига с Киселём рассказывали? Из такой же штуки пулял…

– Это не пацан, – сказал второй.

– А кто?

– Девка.

– Врёшь!

– Хы.

– Так, может, это… пока никого нет?

– Мало тебе девок в доке? Неизвестно ещё, кто она. Потом не отмажемся.

– Так давай посмотрим.

– Сам смотри. А то лучше не тронь. Не зря она тут крутится. Вони не оберёшься. Сейчас вон каша поспеет.

– Вони бояться… ну, ты меня понял. Гороху не есть…

Серый положил ружьё на землю, перевернулся на четвереньки, обошёл на четвереньках кашевара и присел над Люсьеном. Или, это что получается, – Люсьеной?.. Он был раза в три больше неё. Протянул лапу, стал расстёгивать и сдирать верхнюю рубаху. Потом перевернул Люсьену лицом вниз, задрал полу рубахи до головы и склонился, вглядываясь в знаки. Поза его выражала повышенный интерес.

– Ну? – не оборачиваясь, спросил кашевар.

Не дождавшись ответа, обернулся.

Я вроде бы не отрывал взгляда от сцены, но ничего не смог увидеть. Люсьена как лежала, так и лежала, а серый так и продолжал над ней нависать, опираясь на руку и во что-то всматриваясь. Потом он сделал странное движение, как будто хотел опорной рукой оттолкнуться от земли и ею же что-то схватить, но у него ничего не получилось, он только стал медленно заваливаться на бок, лёг, громко всхлипнул – и засучил ногами.

Кашевар вскочил. В руках у него были мачете и пылающая головня. Поскольку последние несколько минут он смотрел в костёр, то был сейчас практически слеп. Выставив перед собой оружие, он всем корпусом разворачивался вправо-влево, чтобы вслепую отразить удар.

Ко мне он стоял почти спиной.

Наверное, Люсьена всё-таки шевельнулась. Не выдержала.

– Ты, ссука… – он шагнул к ней и опустил головню.

Я плохо метаю топоры. То есть я ими всегда попадаю в цель, но далеко не всегда – лезвием. Вот и сейчас топор мой ударил серого в затылок, но не вонзился, а отлетел. Впрочем, сам удар был хорош – серый сунулся на колени, обхватил голову…

В два прыжка я оказался рядом, ткнул его ножом под лопатку, отскочил. Серый лёг рядом со вторым, лёг валетом, головой к ногам напарника. Сначала он изогнулся, пытаясь достать застрявший под лопаткой нож, потом мелко задёргался – и вытянулся.

Я стоял, весь вдруг опустевший, не зная, что дальше делать, когда в горло толкнулся снизу мерзкий сладковатый комок, я еле успел отвернуться – меня вырвало в самый костёр. Потом ещё и ещё – до горечи.

– На, глотни, – сказал кто-то.

Я глотнул. Большой глоток. Наверное, неочищенного ячменного спирта.

– Спасибо… – прокашлялся.

– Тебе спасибо.

Это был Люсьен. Тьфу… это была Люсьена.

Даже странно, что её можно было так долго принимать за парня…

– Куда теперь? – спросила Марья. Она встала даже раньше меня – приготовить завтрак.

– Сначала в суд. Потом мне надо будет найти одного человека, – сказал я. – Потом надо будет с ним встретиться. Сколько эти поиски и встречи займут времени – не представляю. Может, день, может, неделю. Ты же пока делай то, что я советовал…

А посоветовал я Марье немедленно – вот прямо сегодня – собрать пайщиков, всем кооперативом войти в новую правительственную программу по разведению овец – благо, размеры острова позволяют держать там приличную отару, – и под предлогом создания «животноводческой инфраструктуры» заложить в серьёзном банке саму плантацию. Так, во-первых, будет зафиксирована нынешняя стоимость плантации, во-вторых, злоумышленникам в случае чего придётся иметь дело с агентами банка, а эти люди не чета простым кооператорам. Я буду рядом по юридической части – и постараюсь не допустить, чтобы Марью и её товарищей облапошил теперь уже банк. То есть какие-то издержки могут случиться, но до потери всей собственности дело не дойдёт. Вряд ли и серые станут в такой ситуации упираться – скорее всего, пойдут искать добычу попроще…

Насильственно уложив в себя плотный – уж Марья расстаралась – завтрак (не было уверенности, что смогу заправиться в течение дня; обычно же я по утрам почти не ем; но и голод, даже самый короткий, по понятным причинам переношу плохо), я отправился на почту – как на службу, будь она неладна, такая служба…