И единственное правильное решение, которое можно в таком состоянии принять, – это не принимать никаких решений, не делать никаких выводов, и вообще…

Впрочем, я старался не подавать вида, что охвачен паникой, держал лицо и спину, успокоил, как мог, Изю (не смог; понятно, что словами тут ничего не сделать, да и не мастер я говорить слова), распрощался с подопечными, подмигнул едва заметно Мирабелле (ей с утра были даны инструкции, и кто надо получил нужную записочку, в таких делах мы ни телеграфу, ни телефону не доверяем; чтобы больше не возвращаться к Мирабелле, скажу, что у неё всё сложилось хорошо, но вовсе не так, как мы предполагали… но всё равно хорошо, лучше, чем у многих других) – и отправился на городскую станцию омнибусов.

Так или иначе, мне нужно было вернуться в Три Столба. Мне необходимо было вернуться в Три Столба, потому что где-то там таился вход в лабиринт, которым мне следовало пройти.

Да, я наделал глупостей. Ну и что? Кто из вас не делал глупостей в отчаянном положении? С другой стороны, вспоминая всё, что было, я и сейчас не нахожу умного выхода. Можно было ничего не делать – это если бы я был полным дерьмом. Можно было делать глупости. И всё. Третьего не дано.

Не так. Можно было сделать пару умных ходов, зная значительно больше того, что я тогда знал. Но это, по-моему, даже бессмысленно обсуждать. Некорректная постановка проблемы.

Ну и ещё. Свойство характера, та самая ранняя психотравма (событий которой я совсем не помню – а только знаю по рассказам взрослых), но которая тем не менее диктует мне моё поведение. То есть при опасности замереть, отвернуться, притвориться, что тебя тут нет, выждать – потом метнуться куда-то и снова замереть. Я не могу переключаться с режима на режим, как Север, – это ему ничего не стоит вдруг начать струиться, делая практически одно движение, неторопливое, но быстрое, непрерывное, но очень сложное, – и не то чтобы рассчитывать ходы на сто вперёд, а видеть всё происходящее как бы немного сверху. Беда в том, что он не умеет об этом рассказывать сам – и не позволяет мне. А я бы рассказал…

Но он не хочет. Он хочет, чтобы я рассказывал только о себе. Сухо: был там, делал то, подумал так.

Ну и ладно, я не гордый. Вернее, гордый, но не в этом смысле.

(И ещё одна обязательная деталь. Мы все тогда, после убийства Игната, как-то утратили повседневный счёт времени – и потом, сводя концы, раз за разом убеждались, что у кого-то время еле ползло, а у кого-то неслось скачками. Так вот, просто для справки: с момента убийства и до того, как все до единого планшеты на Эстебане включились, чтобы принять экстренное общепланетное сообщение, прошло одиннадцать суток и четыре с половиной часа. Я это говорю заранее, чтобы не напрягать ни вас, ни других рассказчиков точной датировкой событий. Мы будем рассказывать, как это всё нам запомнилось, а вы держите в памяти: одиннадцать суток и четыре с половиной часа. Всего-навсего.)

Журналисты всегда всё узнают. Хотя личность приобретателя Котура была, как по закону положено, засекречена, мне тем не менее его показали, когда он садился в щегольской «Нубис» – двухместку цвета полированной стали. «Нубис» – вертолёт дорогой, но, как говорится в таких случаях, своих денег он стоит. Парень был невысокий и худой, при ходьбе сутулился и припадал на левую ногу. Лица я толком не рассмотрел, но волосы – выцветшие, прямые, почти до плеч – были неплохой приметой. Ну и – шёлковые тёмно-синие, почти чёрные, штаны, такого же цвета, но более светлого оттенка верхняя рубаха, золотистый шейный платок…

Ещё и пижон.

Его сопровождал шериф. Они взлетели один за другим и взяли курс на юг. Стервятники полетели делить добычу.

С помощью телеграфа я смог заложить свою квартиру за две тысячи двести и взять в банке ссуду на месяц – полторы тысячи. Кроме того, наш бухгалтер поверил мне на слово и перевёл мне сюда по служебному тарифу тысячу марок в счёт тех, что лежали у меня дома (а вернее, в полиции, но об этом я узнал позже; впрочем, к тому времени это уже не имело значения). Таким образом, завтра я должен был получить на руки четыре тысячи шестьсот шестьдесят и немножко мелочи. Значит, если уговорить пижона отказаться от покупки, то при следующем шаге скидки я буду в состоянии оплатить весь пакет, а даже и без скидки – сам Котур!

Я был как в угаре, я даже не думал, что буду делать после того, как останусь без денег и с землёй, которая ничего не даёт…

Лишь одну вещь я знал точно: я вступлю во владение и сразу же завещаю земли Кумико. У меня будет единственный наследник. Причём к ней не перейдут мои долги, поскольку мы не родственники!

Есть у нас такой способ отмывания собственности. Кровью.

Вечером шериф вернулся. Пижон не объявился. Зато на город обрушился дождь.

А после полуночи ударил град.

С раннего утра было объявлено чрезвычайное положение: все, кто мог вылететь на поиски жертв стихии, вставали под знамёна, получали инструктаж, сухой паёк, военного образца стержни – и вперёд, только вперёд!..

Я сделал вылетов то ли шесть, то ли семь – обшаривал сектор к северу и северо-востоку от Столбов, нашёл одну разбившуюся ферму в таиге (повесил в том месте шар-буй и сбросил аварийный пакет; людей спасли) и вторую – на скалах, там никого в живых не осталось. Поиски велись до глубокой темноты. Возвращаясь из последнего вылета, я чуть не врезался в пикап, у него не горел левый бортовой огонь. Но обошлось.

Город бурлил, что и понятно в таких случаях, спасённых разместили кого в пустующих складах, кого просто на квартирах. Всего, как говорили, подобрали человек двести. Наверняка не меньше осталось ночевать в таиге…

Ноги меня не держали, я едва сумел добраться до «Зелёного дракона». Здесь было дымно и шумно. Я даже не надеялся найти место за столиками, протиснулся к стойке, заказал настоящий глинтвейн. В глиняной кружке. Сделал пару глотков – в глазах немного прояснилось. Повернулся, чтобы чуть поудобнее опереться о стойку…

Рядом со мной, глядя куда-то в пространство, стоял тот самый пижон с бокалом ячменного бренди в руке. У него были очень бледные и очень тонкие пальцы с обломанными ногтями. И вообще он уже не выглядел пижоном: лицо оцарапано, под глазом глубокий запёкшийся порез, рубаха – будто он весь день рыскал по кустам…

И ещё он был бледный, хотя и загорелый – такая вот странность.

Я почему-то решил, что сейчас – самый момент поговорить с ним за жизнь.

– Э-э… – сказал я. – Здравствуйте. Меня зовут Гагарин…

Он неохотно оторвался от созерцания бесконечности.

– Да? Странное имя. Впрочем, чего только не бывает… Люсьен.

– Очень приятно. Э-э… Люсьен, сегодня был трудный день… Можно, я буду невежлив?

– Попробуйте.

– Я знаю, что вы покупаете бывшие владения Снегиря.

– Да ну? И что?

– Я прошу вас отказаться от этой покупки.

– Чего ради?

– Ну… По многим причинам. Во-первых, сама эта распродажа…