— Вода кипел! — отвечает мальчик, пятясь от этого грозного рыжего человека.

Зеленый чай положено раза три перелить, чтобы лучше заварился. Налил немного — и обратно в чайник.

Все. Можно пить.

Пьют.

— Что за черт, — ворчит отец. — Псиной какой-то отдает… Нет, это не девяносто пятый!

Рассуждают о качестве чая. Собственно говоря, чай хорош только один

— именно что «девяносто пятый». Все иные сорта если упоминаются, то с непременными аллегорическими довесками в виде «ослиного навоза» и «мышиного дерьма».

— Давно такой дряни не попадалось, — бормочет отец, с отвращением выплескивая опивки на утоптанную, чисто метенную глиняную дорожку.

И снимает с пустого чайника крышку.

И заглядывает в него.

— Что за хреновина! — говорит он, присматриваясь.

И выуживает разгоряченный, парящий желтый кусок свиного сала!

Немая сцена.

Которая, разумеется, кончается бурей.

В общем, см. Селитра, только все наоборот.

А вы еще говорите — кофе!..

Полковник Титков был, по его собственным словам, человек водочный.

Справедливость этого доказывал всей жизнью. Выпивая водку, одобрительно крякал; если же приходилось пробавляться иными напитками, крякал весьма неодобрительно. Шесть лет Титков торчал на

Кубе, где в чипках только сладкий ром да вонючий коньяк, а очищенной даже интенданты достать не могут. Рассуждая о быте и нравах жителей острова Свободы, полковник крякал неодобрительно. О тамошней его службе напоминали крокодильи челюсти, две большие розовые раковины и привычка звать племянников на испанский манер: Сашу — Санчо, а Михаила — Мигуэль.

Пока полковник был в силе, жена не перечила. Когда же грянула отставка, ему не стало от нее житья. Полковник Титков перешел на нелегальное положение. Квартира стала похожа на минное поле — по ней нельзя было ступить шагу, не наткнувшись на заначку. Когда Настя меня привела знакомиться с родителями, полковник — кряжистый крупный мужик с тяжелой львиной головой — выступил в прихожую, гремя медалями, коробя китель для дружеского объятия и повторяя: «А ну-ка,

Настюха, посмотрим, кого ты нам привела!» Я шагнул к нему, полковник меня по-медвежьи облапил и между двумя риторическими обращениями к смущенной дочери едва слышно пророкотал в ухо: «В ванной под бигудями!» И действительно, направившись мыть руки, я обнаружил в шкафчике початую бутылку водки и стакан, замаскированные пакетом с разноцветными бобышками пластмассовых бигудей.

— Я человек водочный, — угрюмо повторял полковник Титков, если разговор заходил о вреде злоупотреблений.

Время от времени Клавдия Сергеевна учиняла в квартире тотальный обыск. Однажды это случилось и на даче. Шмон принес ошеломительные результаты. С одной только морковной грядки было конфисковано две чекушки. Судя по непреклонному излому полковничьих бровей, его оборона была глубоко эшелонированной и рассчитана на долгое противостояние, однако в силу нещадного тарарама воспользоваться стратегическими резервами не было решительно никакой возможности.

Распаленная Клавдия Сергеевна вручила мужу корзинку и наказала немедленно идти за грибами. Вторую корзинку взял я.

Мы брели по пыльной дороге между дачными посадками. Полковник Титков хмуро молчал.

— Может, в Вознесенское пиво привезли, — предположил я, надеясь хоть немного рассеять тяжелые мысли, зримо теснящиеся над его потными залысинами.

— Я человек водочный, — безрадостно отозвался он.

Дошли до опушки и двинулись вдоль леса. Скоро дорога ушла влево. Мы шагали кошеной луговиной.

— Ну что, — с отвращением сказал полковник Титков. — Грибов, что ли, поискать…

Он шагнул к ближайшему кусту и палкой приподнял ветку. Грибов не было. Полковник чертыхнулся и пошел к другому.

Под вторым кустом торчал мухомор. Возле него в траве поблескивала большая темная бутылка.

Я не знаю, откуда она там взялась. Было очевидно, что к полковничьим заначкам она не имеет отношения. Следов пикника, по окончании которого ее могли забыть под этим грязным кустом, тоже не наблюдалось. Этикетка была свежей. Да и сама бутылка — совсем не пыльной.

— Порт-вейн «Аг-дам», — брезгливо прочел полковник, беря ее в руки, как ребенка. — Вот тебе раз. И кто только тут этой дряни набросал?

Он оглянулся, как будто желая убедиться, что рядом не лежит ничего более подходящего для его водочной натуры. Расстроенно махнул рукой, неодобрительно крякнул, достал из корзинки нож и начал срезать пластмассовую пробку.

С тех пор я уверен, что не стоит беспокоить мольбами утомленные небеса. Они и сами способны позаботиться о своих избранниках.

Человечество — это ветвистое дерево. Вроде яблони, только там, где простой садовой яблоне свойственно вертикальное измерение, здесь расположена ось времени. Возле придуманной яблони можно придумать и садовника со стремянкой. В простом саду он лазит вверх да вниз по своей садовничьей нужде — ветку подвязать, сорвать яблоко, спилить обломок и замазать ранку садовым варом. Здесь он мотается по оси времени, и это значит, что он является садовником самого Бога. В простом саду садовник, чтобы оценить густоту ветвей, прикладывает ко лбу ладонь, хмурит мохнатые брови и делает мысленный горизонтальный срез кроны на интересующей его высоте. Там, где мысленная плоскость среза пересекает ветвь, образуется мысленный кружочек. Сколько ветвей пересеклось, столько и кружочков на плоскости. Тем же самым занят и Божий садовник возле своей волшебной яблони… Приложит ладонь ко лбу, сощурится — вишь ты, сколько ветвей! Сколько кружочков на плоскости!.. А сколько кружочков, столько и людей, ведь человек — ветвь: он начинается малым отростком и тянется вверх со всеми вместе… А если здесь пересечь? Вот и поменялась картинка — прежние кружочки какие есть, а какие и пропали… зато появились новые. А почему? Да потому, что каждая веточка тянется, тянется, а потом вдруг раз! — и уже не тянется! В этом срезе был кружочек… а вот в этом бац! — и нету…

Серега Лангман купил чемодан.

Дело было в Америке, в пригороде Сиэтла, штат Вашингтон.

Чемодан стоил сто долларов.

По тем временам — сумма несусветная. По крайней мере для человека, приехавшего из России. В Москве на сто долларов можно было недурно жить месяца три.