Скрипичный концерт Элгара и Первая симфония Брамса.

Удовлетворенно вздохнув от одного только предвкушения, я постучал в дверь Колуэллов: максимум час — и мы покатим в Бротон.

Открыл хозяин дома — мужчина лет шестидесяти, в рубашке с расстегнутым воротом, небритый, но приветливо улыбающийся.

— Входите-ка, мистер Хэрриот! — воскликнул он с гостеприимным жестом. — Извиняюсь, конечно, что мы вас заставили сюда тащиться, да только машины у нас не имеется, а псу нашему что-то худо.

— Конечно, мистер Колуэлл. Насколько я понял, его ударила машина.

— Ага. Выбежал утром на мостовую перед почтовым фургоном, ну и полетел вверх тормашками. — Улыбка исчезла с его губ, в глазах появилась тревога. — Может, обойдется? Бедняга Рупи! Мы его так прозвали, потому что он лает по-особому — руп, руп!

Дверь вела прямо в комнату, где воздух был куда более спертым и ароматным, чем в коровнике. Мебель покрывала густая пыль, на столе и на полу в живописном беспорядке валялись газеты, одежда и объедки. Да, чистюлей миссис Колуэлл назвать было трудно.

Тут из кухни появилась сама дама и поздоровалась со мной так же приветливо, как и супруг, но глаза у нее покраснели и опухли от слез.

— Ох, мистер Хэрриот, — сказала она дрожащим голосом, — Рули нас насмерть перепугал. Он в жизни ничем не болел, и вот вдруг… А что, если он не выживет?

Я посмотрел на пса, вытянувшегося в корзине у стены. Дворняга, но с заметной примесью спаниеля. Он глядел печальными глазами, полными ужаса.

— Он сам добрался до дома? — спросил я.

— Нет, мы его на руках принесли, — сглотнув, ответил мистер Колуэлл. — Мы думаем, может, ему хребет перешибло.

— Х-м-м… Ну посмотрим. — Я опустился на колени рядом с корзиной, и Колуэллы тоже встали на колени справа и слева от меня. Я оттянул нижнее веко Рули и увидел розовую конъюнктиву.

— Цвет нормальный. Никаких признаков внутренних повреждений. — Я ощупал ноги, ребра, таз и не обнаружил переломов.

— Ну-ка, старина, поглядим, как ты стоишь, — сказал я, осторожно подсунул руку под живот и начал легонько приподнимать моего пациента. Он протестующе заскулил, и хозяева ответили сочувственными возгласами:

— Бедненький Рупи! Потерпи, малыш! Он у нас молодец. — При этом они нежно его поглаживали.

Но я упрямо продолжал его поднимать, пока он, пошатываясь, не встал на все четыре лапы, а потом позволил ему лечь.

— Ну он как будто дешево отделался, — сказал я. — Ушибы, конечно, и подушечки лап у него ободраны, однако уверен, что ничего серьезного нет.

Колуэллы с воплями радости удвоили свои ласки, а Рупи умильно глядел на всех нас большими, трогательно-грустными глазами спаниеля. Он явно извлекал из ситуации все что мог.

Мы все трое поднялись на ноги, и я открыл чемоданчик.

— Ну-с, сделаем пару инъекций, чтобы уменьшить боль и ускорить заживление лап. — Я ввел стероидный препарат, антибиотик и отсчитал несколько пенициллиновых таблеток. — Конечно, он еще в шоке, но, по-моему, немножечко преувеличивает. — Со смехом я потрепал лохматую голову. — Ты, кажется, стреляный воробей, Рупи.

Колуэллы весело подхватили:

— Вот уж верно, мистер Хэрриот, он всегда представляется!

Но по щеке хозяйки сползла еще одна слеза.

— Да только такая радость, что мы его не потеряем… — Тут она быстро утерла лицо тыльной стороной ладони.

— Отпразднуем чашечкой чайку, а, мистер Хэрриот? Времечко у вас найдется?

Меня манил Бротон, но сказать «нет» духа не хватило.

— Отлично! Большое спасибо, но вообще-то я тороплюсь.

Чайник скоро закипел, миссис Колуэлл устроила подобие прогалины в джунглях на столе и водрузила туда чашки. Прихлебывая чай, поглядывая на добродушную пару, на то, как они смеются и с любовью смотрят на свою собаку, я мысленно согласился с газовщиком. Да, Колуэллы, безусловно, хорошие люди.

Провожали они меня, точно триумфатора, рассыпались в благодарностях, махали вслед.

Забираясь в машину, я крикнул:

— Позвоните дня через два, как он будет себя чувствовать, но не сомневаюсь, все будет в порядке.

Я повернул за угол и тут почувствовал зуд в лодыжках. Наверное, щиплют новые носки, решил я и постарался спустить их. Однако странный зуд начал распространяться на икры, и, остановив машину, я засучил брючину. Кожа была вся усеяна черными точками, но эти точки прыгали, скакали, кусались и быстро распространялись все выше. О Господи! Никакой манией газовщик не страдал!

Скорее домой! Но как назло пришлось плестись за двумя нагруженными сеном тракторами, обогнать которые так возможности и не представилось. К тому времени, когда я добрался до «Верхнего лужка», интервенты вторглись на грудь и спину, я просто весь горел и отчаянно ерзал на сиденье.

Хелен кончала переодеваться, собираясь в Бротон, и с изумлением обернулась, когда я вихрем влетел в спальню.

— Мне надо немедленно влезть в ванну! — вырвалось у меня.

— О? Пришлось поработать в грязи?

— Нет. Блохи.

— Что-о-о?!

— Блохи. Миллионы блох. Просто кишмя на мне кишат.

— Но… но… откуда…

— Потом! Пожалуйста, сразу засунь в стиральную машину все, что на мне. Я должен переодеться с головы до ног.

В ванной я мигом разоблачился и погрузился в воду, то и дело окуная голову. Вошла Хелен и в ужасе уставилась на кучу моей одежды, где на фоне белой рубашки резвились ловкие насекомые.

— Ой-ой-ой! — вскрикнула она, брезгливо морщась, подняла все валявшееся на полу вытянутой рукой и скрылась в чулане для стирки.

Мне хотелось остаться в ванне навсегда. Какое наслаждение лежать в воде и, не чувствуя зуда, созерцать всплывших на поверхность черных мучителей. Но я не собирался рисковать, а спустил воду, снова налил ванну и ухнул в нее еще раз. Снова и снова мылил я волосы и скреб кожу. А когда наконец вылез и надел все свежее, то возблагодарил Небеса, что избавился от этой напасти. Такое со мной случилось впервые, и я понятия не имел, какое это страшное испытание. Да, конечно, я читал о страданиях людей в чужеземных тюрьмах, вынужденных спать на блошиных тюфяках, но только теперь постиг всю меру их мук.

Наконец, мы поехали в Бротон, правда, далеко не в том радужном настроении, какое владело нами каждый четверг. Жуткое утреннее происшествие еще не изгладилось из памяти. Однако холмы остались позади, за окнами замелькали пейзажи Йоркской равнины, и мы мало-помалу пришли в себя. Еще немного, и мы будем сидеть за столиком в кафе, свободные от всех забот, а вечером нас ждет редкостная радость — концерт оркестра Халлэ.

Школьником в Глазго, я как-то беседовал с глазу на глаз с легендарным Барбиролли (тогда он еще не был сэром Джоном) при очень своеобразных обстоятельствах. Шотландский оркестр давал концерт для школьников в зале Сент-Эндрю. В антракте я побежал в туалет и вдруг краем глаза заметил в соседней кабинке фигуру во фраке и белом галстуке. Я повернул голову и в трепетном восхищении узрел самого великого дирижера. Бесспорно, странное место для знакомства, но он спросил, понравилась ли мне музыка и что — особенно. А потом расспросил про меня самого. Он был удивительно благожелательным человеком и недаром заслужил любовь и уважение всего мира.

После этой знаменательной встречи я внимательно следил за его судьбой с того момента, когда он