дрейф, Шмагин решил, что одолел почти половину расстояния до берега. И надо было продолжать плыть дальше. Только так можно было бороться с холодом. Только это поддерживало веру в спасение. И он опять погреб по ветру.

В аварийном запасе был шоколад, и, хотя во рту он не таял, а был как горькая сухая крошка, Шмагин заставил себя его есть. В который раз он анализировал ситуацию, определял примерный район своего приводнения, расстояние до берега, скорость дрейфа и высчитывал время, через которое до него доберется. Это придавало сил. А затем он рассчитывал примерное расстояние до ближайшего жилья от того места, где выйдет на сушу. Если в этот момент лодку опять опрокидывало и он оказывался в воде, то, вцепившись в борта и отплевываясь, Шмагин твердил: «Врешь, не возьмешь, дойду» и, перевалившись в лодку, продолжал грести.

Через четыре с половиной часа – в третьем часу ночи – он увидел мерцание огней двух маяков. И убедился, что расчет его оказался верным. Еще несколько часов, и его вынесет к берегу. Но в это-то время и подошло спокойное безразличие. Как будто борьба уже закончилась и он был на берегу…

Еще два с половиной часа видел он перед собой эти мигающие и медленно, невероятно медленно приближающиеся огни. Наконец они приблизились настолько, что в прорезавшихся предрассветных сумерках стали различимы силуэты маяков и очертания невысокого, местами обрывистого берега. Но по мере того как приближался берег, нарастал шум прибоя. Белая полоса пенящихся волн протянулась почти на два километра.

Мысленно соотнесясь со штурманской картой, Шмагин припомнил особенности побережья в этом районе и стал обдумывать, как одолеть прибойную полосу. Понимал, что это будет самым трудным, но, возможно, последним препятствием. И настраивал себя, приказывал собраться. В море, в холодной, отнюдь не для купания воде, он уже находился более шести часов.

Перед входом в прибойную полосу он немного приспустил воздух в спасательном жилете, чтобы быть более подвижным в воде, чтобы легче было плыть. И в самое время.

Волны сделались более крутыми, налетали сзади беспорядочными рядами, удерживать лодку в нужном направлении становилось все труднее. И чем ближе он подплывал к берегу, тем злее становился накат. В который уж раз сброшенный в воду, он увидел, что лодку отбросило далеко и она уплывает. Уплывает с аварийным запасом и ножом, и ее уже не догнать. И все же Шмагин, еще находя в себе силы двигать руками, поплыл.

Последнюю сотню метров он одолел, ступая ногами по дну. Но и тут волны не раз сбивали его, заставляя падать, цепляться за дно руками. На берег он вышел спустя семь часов после того, как катапульта выбросила его из самолета.

Он лег, думая отдохнуть, снять и выжать одежду, а потом идти к маякам. Но, полежав немного, зная, что в этом состоянии никак нельзя позволить себе забыться и заснуть, Шмагин попытался подняться. И не смог. Сил не осталось даже на то, чтобы расстегнуть «молнию» комбинезона. Тогда он пополз в ту сторону, где видел огни маяков.

Сколько он полз, Шмагин не помнит. Примерно через километр увидел рыбацкий домик. Там были люди…

В госпитале после обследования врачи констатировали: Шмагин абсолютно здоров. Не было даже простуды. Его допустили к полетам, и, отдохнув, он опять стал летать в том же полку, возможно, летает там и теперь, но уже в ином, более высоком звании.

А рассказ Шмагина, записанный на магнитофонную пленку, я услышал в Центре по подготовке пилотов к выживанию в экстремальных условиях. Делясь опытом с людьми летной профессии, Шмагин советовал заниматься физподготовкой, постоянно делать зарядку, считая, что это в немалой степени помогло ему, но главное – не терять выдержки и самообладания, способности быстро и правильно оценить создавшееся положение, уметь настроить себя на действия, кажущиеся в обычной обстановке невыполнимыми, верить, что из любой самой непредсказуемой ситуации выход есть и спасение придет.

Я решил, что с опытом этого человека неплохо познакомиться не только летчикам, но и многим из нас.

Валерий Орлов, специальный корреспондент «Вокруг света»

На самом севере Монголии, к западу от озера Хубсугул, живет очень малочисленный и мало кому известный народ. Недавно в стойбищах цаатанов побывали немецкие журналисты Ж.К.Гранте и К.Люттербек.

Шаман Тамбуксу испуган. Его изрытое глубокими морщинами лицо с маленькими бегающими глазками искажено страхом. Ведь это такой риск – извлечь из тайника ритуальный халат. И священный барабан – дюнгер. Вот уже десять лет он прячет в лесу от безжалостных властей свое шаманское облачение. Он боится лишиться последнего средства против злых духов.

Шаман не верит миру. Говорят, в Улан-Баторе сменилась власть. Наконец-то свобода придет и к цаатанам. Но надолго ли? Вдруг все опять изменится? В любом случае монголов следует остерегаться. В пятидесятые годы волна антирелигиозного террора захлестнула почти все аймаки страны. В 1981 году она настигла наконец Гамбуксу в неприступных горах Хубсугул. Кто-то выдал. Внизу, на равнине, в окружном центре шаман предстал пород судом, языка которого не понимал, и суд, за «неразрешенные культовые действия», приговорил его к четырем годам заключения.

Когда за хорошее поведение его через два года досрочно освободили, это был сломанный человек, лишившийся от страха дара речи. Никогда больше не доставал он из мешка свой обтянутый шкурой барабан и деревянные трещотки, чтобы отгонять злых духов, угрожающих людям и оленям голодом и болезнями, никогда больше не надевал он свой шаманский халат.

…Старый Гамбуксу исчезает в своем чуме. Когда через четверть часа он появляется снова, на голове у него «борто» – шапка, украшенная орлиными перьями и желтой бахромой, которая закрывает его лицо. Маленькое худое тело закутано в тяжелый халат, увешанный металлическими бляхами и обшитый пучками перьев хищных птиц. Ноги обуты в валяные сапоги, увитые яркими лентами.

Гамбуксу дрожит. Уже очень давно он не ощущал на себе тяжесть ритуальных одежд. В нем пробуждается мужество, он явно тронут, вновь ощутив украденное у него некогда достоинство. Все, стар и млад, молча смотрят на него. Для одних он – просто странный старик, пугающий людей своими внезапными обмороками, эпилептическими припадками и помрачениями рассудка. Другие втайне его за это почитают: его избрали духи.

Надев облачение, он гордо оглядывает собравшихся.

Но в его гордости есть примесь горечи:

– Я больше не помню заклинаний!

Гамбуксу чуть больше 77 лет. Он забыл священные тексты, передающиеся изустно из поколения в поколение, от отца к сыну. От страха забыл или от старческой слабости – кто знает… Заклинания никогда не записывали. Теперь, когда Гамбуксу умрет, исчезнет последний шаман цаатанов. И никто другой не сумеет поговорить с духами, некому будет их умилостивить.

И цаатаны, один из самых малочисленных народов земли, сделают еще один шаг к исчезновению. Они кочуют в трех днях пути от озера Хубсугул на высоте 3000 метров. Язык их – совсем не монгольский, он похож на тувинский.

В Монголии, конечно, их язык не запрещали, зато все время старались принудить перейти к оседлому образу жизни. Так удобнее было их контролировать. Но попытки властей всякий раз вступали в