– Папенька! Папенька! – он опять подпрыгнул, и огромные руки его повисли на мгновение, как черные крылья. – Признаю! Хохочу! Признаю!..

И тут сам Боренька наконец опять захохотал, раскатисто, на весь заброшенный, но без крыс, дом. И упал за бревно. Павел, как безумный, повернулся к нему:

– Прекрати!

Прерывая хохот, Боренька надрывно и с трудом, выдавил:

– Не над вами же, Павел, не над вами!

Потом опять потек дикий хохот и вырвались посреди слова:

– Над миром… Над миром хохочу… Братья!

Павел пнул Бореньку ногой:

– Убирайся, уходи отсюда, оставь нас вдвоем, или тебе будет плохо!..

Юлий продолжал подплясывать. Между тем Никита в своем углу по-прежнему невозмутимо и отключенно рисовал. Свет выделял его пустынное лицо.

Боренька, сообразив, что всему есть предел и все разваливается, весь мир выпадает, как гнилые зубы, содрогаясь встал и чуть ли не бегом удалился, повинуясь металлу в голосе Павла… Наконец исчез за разрушенным строением. Теперь они остались вдвоем: папуля и сыночек.

Павел бормотал что-то несусветное:

– Прости меня… Я не насиловал твою мать… Это чепуха… Она сама хотела… Я полюбил ее тогда… Я выпал, я не знал где нахожусь… Я просто выпал… туда, к твоей матери. В ванную… Бедный ребенок… Как же ты жив??!

С каждым его словом Юлий зверел все больше и больше. Лицо его представляло уже искажение искаженного.

– А ты докажи мне, что мой папаша, – проскрипел он зубами. – Докажи. Я тебе указал, что я сын своей матери, Алины Ковровой, а ты мне еще ничего не доказал, – и он махнул кулаком в пространство. – Слезам не надо верить, говорят.

– Я выпал из времени… Я выпал.

– Ах, ты выпал, как тот старик… Ты с ним заодно.

Юлий дико оглянулся. Никиты нигде не было, не было и на его месте, где он рисовал.

– Где Никита?! – взвыл Юлий.

Павел тоже оглянулся:

– Его нет!

На мгновенье Павел отключился: Никита ушел. Он огляделся. Это место, где они оказались, показалось ему в целом каким-то странным, «не нашим», «не человеческим»… Хотя что там особенного: заброшенный, недостроенный дом. Но дело было не в доме, а в пространстве. Ему показалось, что пространство становится другим. Юлий встал во весь рост и трубно, по-древнему заорал:

– Никита… Никита!

Потом сделал несколько прыжков в сторону, точно стараясь поймать невидимого Никиту, но потом, словно стукнувшись лбом о пустоту, пошатнулся и, как пьяный, подошел обратно к Павлу и сел на бревно.

– Ушел, – проскрежетал Юлий. – И ты с ним, наверное, заодно… Выпали… На нашу голову…

– Я люблю тебя, сынок…

– А мне плевать… Я свои руки люблю, парень, – и Юлий протянул перед Павлом свои твердые жилистые руки. – Я этими руками много людей передушил, папаша… Убийца твой сын, вот кто я. – И Юлий приблизил свое лицо к лицу Павла.

– И этого старика, твоего напарника из будущего, я еще тоже должен задавить… Вот так.

– Что за бред… Что ты говоришь… Я люблю тебя… Расскажи, как ты жил?

– Как я жил?!! – Юлий захохотал. – Да жил неплохо. Тетя заботилась. Государство тоже. Воровал, конечно, где плохо лежит. Всегда был и сыт и пьян, как говорится… Ты вот лучше, парень, расскажи, как ты вместе с Никитой из будущего выпал, и какое оно, это будущее… Есть ли там такие, как я?!! Или все там такие, как моя мать, невинные?.. Как Верочка какая-то, о которой ты, парень, бормотал вначале? Ты ее, случайно, не изнасиловал?

– Юлий, ты ожесточен… Подумай: я твой отец!

Юлик хлебнул водки прямо из горла… Кровь бросилась к глазам, но не от водки, от ярости.

– Что?!! Отец?! Что же я – чудище, по-твоему… Гиппопотам??! Ты же одного возраста со мной!.. Что ты мелешь, падло?!!

И с мгновенным бешенством Юлий ударил Павла подвернувшимся бруском по голове. Павел пошатнулся на своем сидении, не упал, но потекла кровь.

– Ну вот и конец, – прошептал он, – спасибо, сынок…

Юлий ударил еще, снова – на этот раз Павел упал.

Юлий вскочил, закричал и бросился бежать. Кругом была пустота и заброшенность: ни Никиты, ни Павла, живого Павла. Но вместо того чтобы убежать из этого страшного места, Юлий, точно повинуясь какой-то силе, стал бегать вокруг тела Павла. Он чего-то бормотал, подвывал, поднимая руки кверху, к