удерживая придавившую глыбу, – пока их с халисунцем не откопали. Собственно, откапывали не их. Жила там была уж больно хорошая, и её не захотели терять…
Венн отнял от бревна одну руку, щипнул чуть-чуть хлеба и протянул плясавшему в воздухе зверьку. Тот быстрее заработал крыльями… и Серый Пёс впервые ощутил прикосновение его коготков. Пушистое чёрное тельце так и не опустилось всей тяжестью ему на ладонь, перепончатый летун ещё не вполне утратил настороженность, но острая мордочка всё-таки ткнулась в руку человека, схватив угощение. Зверёк перелетел на бревно и стал чинно есть, придерживая кусочек когтистыми сгибами крыльев… Серый Пёс вспомнил собак, живших у него дома, вспомнил своего любимца – косматого кобеля знаменитой веннской породы, огромного, небрехливого волкодава, наделённого редкой свирепостью и благородством… Ну то есть как сказать – «своего»? Венны рода Серого Пса полагали, что принадлежат своим собакам не меньше, чем те – им. А то и поболее. Как родичи отца, Снегири, и красногрудые птицы, безбоязненно залетавшие в избы… Кто чей? Поди разбери… Кобель был стар. Он родился в ту же весну, что и его двуногий побратим. Когда мальчик учился ходить, он придерживался за длинную шерсть терпеливого друга. Когда подрос – стал ходить с ним на охоту, и разумник-пёс присматривал за сорванцом, чтобы тот глупостей каких не наделал… Как он степенно и бережно брал лакомство из руки. Чуть касаясь, вежливо, осторожно – и не заподозришь рядом с ладонью двухвершковых клыков, готовых мгновенно обнажиться при шорохе незнакомых шагов!.. Последний раз мальчик-Пёс видел побратима при свете пламени, лизавшего крышу общинного дома. Кобель, утыканный стрелами, так и не разомкнул зубов на горле загрызенного сегвана…
– …Ты только из-за нас не лезь, пожалуйста, на рожон, – сказал Гвалиору Тиргей. И добавил, мягко улыбнувшись: – Что же мы делать-то будем, если Церагат обозлится и тебя выгонит?.. Как есть пропадём…
У летучих мышей, обитавших под сводом пещеры, появились детёныши.
– Вот это да! – изумился Тиргей, когда сверху начал раздаваться пронзительный писк и Серый Пёс объяснил арранту, в чём дело. – Стало быть, я не ошибся в расчётах и наверху сейчас действительно начался месяц Тучегонителя!.. Кстати, знаешь ли ты, брат мой, что мыши обыкновенно избирают в качестве родильного чертога одну какую-то пещеру – и поколение за поколением возвращаются только в неё, чтобы дать жизнь очередному потомству?
– Хорошую же пещеру они для этого присмотрели… – проворчал венн.
Тиргей развёл руками.
– Возможно, друг варвар, они жили и рожали здесь за много веков до того, как в эти горы пришли первые люди!
Крылатый самец, научившийся доверять Серому Псу, уселся на ворот между его ладонями и громко заворковал. В голосе зверька венну отчётливо послышалась гордость. «Не иначе, отцом стал? Или старшим братом новорождённого малыша?..»
– А ты дарил когда-нибудь жизнь? – вдруг спросил он арранта.
– Любовь – дарил, – улыбнулся Тиргей. И добавил с покаянной усмешкой: – Ведь каждый раз, дурень, боялся, кабы чего не случилось. Ребёнка то бишь… А теперь как подумаю, что там, может, дочка или сынок уже бегает, так на душе и потеплеет. Всё-таки… продолжение. – Он не стал спрашивать Серого Пса, изведал ли тот чудо, именуемое благосклонностью женщины. Тиргей помнил мальчика двенадцати лет от роду, посаженного в деревянную клетку.
– Эта ваша Прекраснейшая… – начал было венн. Но осёкся и замолчал: в памяти всплыл разговор на поляне окаменевшего леса.
– Я помню, ты как-то спрашивал про Неё, – сказал аррант. – И я ещё тебя осмеял, что, мол, за выродок тебе наплёл, будто Ей ставят страшные храмы в дебрях лесов и поклоняются с кровавыми жертвами… Не сердись. Я не хотел обидеть тебя. Я не подумал о том, что у вас, должно быть, столь же мало известно о нашей стране, как и у нас – о веннских лесах. Понимаешь, всякий человек видит свою родину центром Вселенной, а остальное мироздание – захудалыми окрестностями. Каждый полагает свой народ избранным среди прочих и думает, что о нём не слыхал только полный невежда…
«Особенно если этот народ создал могущественную державу, если его корабли посетили все уголки подлунного мира, а слово „аррант“ сделалось почти равнозначно слову „учёный“. Мы впали в соблазн неумеренной гордости и стали считать, что уж нас-то просто обязан знать каждый. Знать, восхищаться и завидовать. Мы залюбовались собственной мудростью и, кажется, утрачиваем способность слушать других…»
Вслух он сказал:
– У нас любят повествовать о Прекраснейшей. Эти рассказы бывают забавными и озорными… что порой принимается несведущими за непочтительность… но никто не поминает Её с тревогой и страхом! Ибо Она – восторг, Она – счастье, Она – благодать, осеняющая человека!.. Она – радость!.. И кто в любовном угаре способен убить соперника, или неверную возлюбленную… или себя, как наш Гвалиор… тот совершает ужасный грех перед ликом Её. И храмы во славу Прекраснейшей стоят не в далёкой и опасной чащобе, а в хороших людных местах, и там всегда веселье и праздник. Ибо Прекраснейшая учит тысяче способов отражать ликование духа в радостях плоти. Вот чему она учит. Счастливому дарению жизни!.. А вовсе не отнятию священного дара. Так что тот, кто наболтал тебе об ужасах служения Ей, брат мой варвар, тот бессове… тот взялся говорить о том, в чём поистине ни бельмеса не смыслит!
Бывший учитель всё-таки закашлялся и, задохнувшись, прижал руки к груди. Потом сердито отвернулся, пытаясь отскрести с бороды кровь.
– Ты всё время называешь меня варваром, – дождавшись, пока он отдышится, проговорил Серый Пёс. – Это слово встречается и в песнях, которые ты рассказываешь. Что оно значит?
Тиргей смущённо потёр ладонью бревно ворота, который по-прежнему вращал за них обоих злой и выносливый венн. «Вот как раз то, о чём я сам только что рассуждал. Вообразившие себя мудрыми перестают слушать других…»
– Когда некий народ скверно осведомлён о соседях и не признаёт в них людей, равных себе, – сказал он наконец, – в его языке появляется слово, обозначающее всех чужих. Есть ли такое слово у вас?
– Есть. «Немые». Это оттого, что их речь непонятна.
– А у нас, не умея постигнуть язык иноплеменников, высокомерно считали, будто у них и не речь вовсе, а тарабарщина, лишённая смысла. Этакое «вар-вар-вар»… Вот и прижилось слово «варвар». – Тиргей помолчал, потом честно добавил: – Так у нас иногда называют не только не- аррантов, но и некоторых своих. Перенесённое на соплеменника, слово «варвар» делается бранным… Оно обозначает того, кто себя ведёт недостойно жителя просвещённой страны, кто уподобляется дикарю, способному только драться, пить вино и приставать к женщинам…
– И правильно, – хмыкнул венн. – Обозвать родного чужим – хуже не выругаешь!
Тиргей не видел, как блеснули его глаза в темноте, но понял по голосу – Серый Пёс достойно оценил его искренность. Он пообещал:
– Я не буду больше так тебя называть, брат мой.
Около месяца голые маленькие мышата оставались при мамках: грелись их теплом, сосали молоко. Потом, когда с подросшими детьми стало трудновато летать, мышихи – вся стая в течение одного-двух дней – взялись приучать мелюзгу к самостоятельности. Дети, конечно, оставаться одни не хотели. Они изо всех силёнок хватались за родную тёплую шерсть, но матери, ради их же блага, выпутывались из цепких лапок и улетали на промысел. Чтобы вскоре возвратиться – каждая к своему отчаянно верещащему чаду.
Писк и визг под гулкими сводами вот уже второй день стоял такой, что Серый Пёс поначалу именно ему приписал чувство тревоги, прочно угнездившееся в душе. Когда прямо над головой всё время галдят, плачут и жалуются маленькие зверьки – поневоле начнёшь озираться, высматривая неведомую опасность!
