сосновые дрова, но похоже. Говорят, распорядитель забыл даже разгневаться на старика, выигравшего у него спор. Тотчас взял на службу, назначил щедрую плату, поставил над рабами-проходчиками…

И скоро о своём решении пожалел. Потому что с того самого дня повелись в руднике чудеса.

Шестеро невольников и седьмой Горбатый, ушедшие в забой добывать из слоистого сланца пополам с горным салом,[12] вишнёво-кровяные венисы[13] не вернулись обратно. Надсмотрщик, нёсший стражу, забеспокоился с большим опозданием – только когда из забоя перестали выкатываться тачки с рудой, а звон и грохот ударов металла по камню сделался подозрительно глухим и далёким. Он схватил факел и пошёл смотреть, но сначала не увидел ничего, кроме тучи пыли – до того плотной, что трудно было понять, где же кончается клубящаяся пыль и начинается камень. Надсмотрщика взяла жуть, но он оказался не робкого десятка и пошёл вперёд ощупью, стараясь поскорей добраться туда, где всё ещё звенели кайла рабов и безошибочно угадывался голос дивной стали, привезённой Горбатым…

…А потом его рука ощутила сплошной сланец с торчащими в нём твёрдыми «ягодами» венисов. Забой кончился. Постепенно осела пыль, и стало видно, что он был пуст – ни души. Горбатый Рудокоп и шестеро невольников подевались неизвестно куда. Когда надсмотрщик прибежал с выпученными глазами к своему старшему и рассказал, что полдюжины горщиков ушли из забоя прямо сквозь твердь, чудесным образом сомкнувшуюся позади – ему не поверили. Решили – напился и с пьяных глаз понёс околесицу…

Но вскоре после того случая в одной пещере, где подневольные каменотёсы устраивали круглое помещение для водяного ворота, их снова собралось ровно шестеро, и через некоторое время к ним присоединился седьмой. Седобородый и с огромным горбом. Вышагнул то ли из тучи раздирающей лёгкие пыли, то ли прямо из толщи стены… «Я вас научу, – сказал он оторопевшим невольникам, – как надо правильно камень рубить!» И научил. Расчертил на неровной стене некое подобие двери – и быстро-быстро, так что глаз не поспевал уследить, заработал своим звонким кайлом…

Слухи на приисках распространяются быстро. Быстрее пожара, когда по чьей-то неосторожности загорается жирный камень-огневец. Люди рассказывали: был и ещё случай, когда полудюжину рудокопов дополнил седьмой. И всех увёл за собой. И ещё…

Наживший седые волосы распорядитель люто приказал ни в коем случае не ставить каторжников на одну работу по шестеро…

Это было давно. Последний раз Горбатого видели сто лет назад. Вот только хозяева до сих пор боялись его. И до сих пор, припав ухом к стене, иногда можно было расслышать вдали звон певучего кайла, без устали рубящего камень. И до сих пор невольники правдами-неправдами старались собраться шестеро вместе, а надсмотрщики бдительно следили, чтобы этого не произошло.

А новичкам, кто не сразу верил в Горбатого, показывали Бездонный Колодец. Тот самый, пробитый в чёрном мерцающем радужнике двадцать седьмого нижнего уровня. И кому какое дело, что ход был слишком узким и гладким и никаких глыб здесь явно не выламывали! Все знали – именно тут Рудокоп состязался с проходчиками распорядителя. И победил. И когда он последний раз ударил киркой, всё «чело» забоя рухнуло вперёд, открыв пустоту. Оттого Колодец и назвали Бездонным. Туда Горбатый не позвал с собой никого. Но за сто лет нашлось несколько смелых рабов: отчаявшись дождаться Горбатого, они сами отправлялись искать его в Бездонный Колодец. Обратно не пришёл ни один.

Что с ними сталось, не знали ни каторжники, ни надсмотрщики. Храбрецов, готовых сунуться в Колодец просто ради того, чтобы посмотреть, куда он ведёт, что-то не находилось. Но завет, передаваемый и хранимый поколениями рабов, гласил: Бездонным Колодцем можно выйти на волю. Откуда пошёл такой сказ, теперь никто не мог объяснить. Лишь поговаривали, что дыма без огня не бывает. Называли даже имена могучих людей, сумевших пройти путём Рудокопа.

Мономатанец Рамаура по кличке Шесть Пальцев.

Кракелей Безносый из Халисуна.

И Лигирий Умник, аррант.

Прав был Дистен-Должник, причисливший Щенка к живучей породе. Во всяком случае, упрям парнишка был страшно. Спустя несколько дней, когда Гвалиору снова пришла очередь стоять на мостках у отвалов, он убедился: Щенок в самом деле таскал увесистую тележку один. И, что самое удивительное, пупок себе покамест не надорвал. Только щёки провалились уже окончательно, потому что ездки, которые он успевал совершить, записывались на двоих – ему и отвергнутому им напарнику.

Гвалиор остановил его.

– Ты, венн, всё-таки дурень. Ты, наверное, хочешь поскорей сдохнуть?

Щенок ответил:

– Нет. Не хочу.

Обломки пустой породы с грохотом ссыпались вниз по деревянному жёлобу, обитому медным листом. Щенок тяжело переводил дух. Сквозь драное тряпьё было видно, как ходят у него рёбра. По рёбрам тянулся вспухший красный рубец.

– Тогда почему с Аргилой не работаешь?

– Он сегван.

– Тебе-то чем сегваны не угодили?

Молчание.

«Во имя священного меча первого Лаура, и какого рожна я с ним цацкаюсь!»

– А кнутом за что получил?

Венн посмотрел нардарцу прямо в глаза.

– За то, что не сказал «господин».

– Хватит языком болтать! – рявкнул Гвалиор. – Работай иди!

Маленький подбиральщик Аргила поначалу всё ходил за Щенком, пытался помогать ему с тележкой, но угрюмый венн его прогонял. Отчаявшись, Аргила снова принялся перебирать и просеивать мусор, вывезенный из штольни. Он шмыгал носом и утирал сопли грязным оборванным рукавом. Сегодня ему не везло.