портфель и разбирает бумаги, Венеровский садится против него.
Иван Михайлович. Ну, вот, любезный и дорогой Анатолий Дмитриевич…
Венеровский. В чем дело-с? Говорите.
Иван Михайлович. Вы были так благородны в первый день, когда я стал говорить о Любочкином состоянии, что отклонили от себя этот разговор; я это очень ценю, поверьте. Но согласитесь, что мне, как отцу, приятно, так сказать, дать отчет в управлении состоянием дочери, дать отчет перед будущим ее мужем…
Венеровский. Что ж, я слушаю-с. Говорите.
Иван Михайлович. Ведь я откровенно скажу. Можно бы другому совеститься, как бы не сочли за корыстолюбие, но уж вам-то, Анатолий Дмитриевич, кажется, можно быть покойным и на этот счет. Уж верно, никто не скажет, чтобы вы женились на деньгах…
Венеровский
Иван Михайлович
Катерина Матвеевна
Иван Михайлович. Катенька, не мешай, что ты приплетаешь!
Катерина Матвеевна. Позвольте, позвольте! Венеровский, вы высказали мне убеждение, что не уважаете ее как женщину, а теперь вы женитесь. Это непоследовательно.
Венеровский. Я не понимаю, с какою целью вы говорите это.
Катерина Матвеевна. Позвольте, я сказала: вы непоследовательно поступили. Я высказала только это. Теперь вы трактуете с Иваном Михайловичем о денежных делах вашей невесты, — так, кажется, это называется? Я вижу в этом факте низкий торг человеческой личностью и потому прошу вас не оскорблять меня, не оскорблять друг друга, не оскорблять достоинство человека, продолжая этот разговор. Я все сказала.
Иван Михайлович. Однако, Катенька, это становится скучно и глупо.
Венеровский. Весьма странно — все, что я могу сказать
Иван Михайлович. Что ж, Анатолий Дмитриевич, поедемте ко мне. Зовите его. Поедемте!
Катерина Матвеевна. Я не допущу этого унижения.
Иван Михайлович. В самом деле, это скучно, едемте.
Венеровский. Я вслед за вами.
Иван Михайлович и Катерина Матвеевна уходят.
Беклешов
Венеровский. Но как?
Беклешов. Я боюсь одного, что вся эта сцена была сыграна и что рьяная девица Дудкина подучена Зуботыковым.
Венеровский. Нет, девица действовала в простоте глупой души.
Беклешов. Я тебе говорю, что нет мерзости, на которую эти господа бы не были способны. Но дело в том, что ты мне поручаешь переговорить с отцом о состоянии — скажи ему это дорогой, — и от меня он не отвертится. Насчет девицы ж я знаю одно: она снедаема потребностью любить. На нее надо напустить какого-нибудь юношу, тогда только она от тебя отстанет. Едем. Я затравлю их обоих.
Венеровский. Практичный муж, да. Хе, хе!
Занавес опускается
Театр представляет деревенский сад в именье Прибышевых.
Иван Михайлович Прибышев . Венеровский .
Марья Васильевна . Беклешов .
Любовь Ивановна . Няня .
Катерина Матвеевна . 1-й гость .
Петр Иванович . 2-й гость .
Твердынский . [Гостья] .
Марья Васильевна и няня.
Няня. Вот и вышло по-моему, матушка Марья Васильевна, все, что я говорила. Жених — жених и есть. И на картах сколько ни выкладывала, все бубновый король и свадебная карта. Так все и ложилось.
Марья Васильевна. Да, няня, не легко с дочерью расставаться. Как Иван Михайлович мне нынче сказал, так как ударило меня что-то в это место.
Няня. Что вам хлопотать? Все готово, все есть.
Марья Васильевна. Одно, как же быть? жених гостей не любит. А ведь нельзя же родных не позвать. Хоть нынче к обеду я Семену Петровичу, Марье Петровне, всем послала…
Няня. Нельзя же, матушка. Как будто украдучи дочь отдаете. Ведь не нами началось, не нами и окончится. Свадьба дело не шуточное. Небось не хуже его ваши-то родные. Что нос-то уж он больно дерет! Что он, князь, что ли, какой? Не бог знает какого лица.
Марья Васильевна. Ты все, няня, его бранишь, нехорошо. Ты вспомни, ведь Любочкин муж будет. Вот всего неделя осталась. Да и Любочка как влюблена, так влюблена! Я даже удивляюсь. Любочка, Любочка, а глядь, у ней через год у самой Любочка будет. И как это все сделалось? Нет, ты, няня, про него дурно не говори. Точно ведь, человек он очень значительный, — так все про него судят. Все знает, везде бывал, писатель. А про кого худо не говорят?
Няня. Я, матушка, при Любочке — при Любовь Ивановне не скажу, а кому же вам сказать, как не мне? Нехорошо, совсем не пристала фанаберия эта. Что вы, однодворцы, что ли, какие? Что ему перед вашими родными-то чваниться? Что он за границей бывал, так нынче, матушка, нет той ледящей помещицы, чтоб за границей-то не бывала. За границей был, вот я какой! И все ездят. Не так, как в старину. Или — я писатель! Эк удивил, невидаль какая — уж на что Катерина Матвеевна! Ведь мы с мальства видели — уж как непонятлива была, и этого чтоб ловкости или приятности, нет ничего, а тоже намедни сказывали, что-то такое напечатывала. Да на что отца дьякона сын меньшой, из семинарии выгнали, а тоже печатывает. По-нынешнему этим не удивишь. Опять — ни богатства, ни родни. Сказывают, отец какой-то пьяный, что и сын к себе не пускает. Ни обращения… так что-то такое. Нет этого входа благородного. Вот как Иван Михайлович, как оденется, да еще помоложе были, взойдет, бывало, молодцом. А так что-то все хочет по-новому, что-то особенное. А нет ничего; и пошутит другой раз — не пристало как-то.
Марья Васильевна. Ах, няня, не говори лучше! Уж, видно, такая судьба.
Няня. Это ваша правда. Словами не поможешь. Одно — ручки ваши, ножки расцелую, послушайте вы скверную, гадкую няньку Марью, послушайте вы мой совет. Богом вас прошу! Не давайте вы ему ничего до времени из денег или из именья. Ведь все ваше, и никто не может вам заказать.