Геликаон не остался на весь день Игр. Его покинули силы, пока они с Гершомом пробирались через толпу к ожидающим их колесницам. Счастливчик споткнулся, и египтянин поддержал его под руку. Было очень жарко на солнце, почти так же, как в середине лета, и Геликаон сильно вспотел.

Забравшись в шестиместную колесницу, он с благодарностью опустился на сидение. Гершом сел напротив него, изучая толпу, его рука лежала на рукоятке кинжала. Счастливчик улыбнулся.

— Я сомневаюсь, что Агамемнон попытается меня убить в присутствии Приама.

Возница ударил кнутом, и повозка, запряженная двумя лошадьми, сдвинулась с места. Земля была ухабистой: путь проходил по недавно разрытой почве нового стадиона. Вскоре они выбрались на дорогу. Гершом немного успокоился, когда возница прибавил скорости, но все еще был начеку на случай подстерегающих их лучников или засады.

— Нам не следовало приходить, — ворчал он. — Все видели, как ты слаб. Они могут предпринять еще одну попытку напасть на тебя.

— Они нападут в любом случае, — ответил Геликаон, — когда посчитают, что наступило подходящее время. И это случится, пока Агамемнон находится в Трое. Он захочет порадоваться моей смерти.

Колесница с грохотом неслась по почти пустынным улицам.

— Одиссей был там, — сказал египтянин. — Он махал тебе рукой.

— Я видел его, — признался Счастливчик. — Если во дворец придет сообщение, что он хочет меня видеть, придумай какой-нибудь повод избежать этого.

— Он твой самый близкий друг, — удивился Гершом. Геликаон ничего не ответил. Вытащив платок из-за пояса, он вытер свое покрытое потом лицо. Египтянин внимательно посмотрел на него. Цвет лица Геликаона был хороший, его кожа избавилась от того пепельного оттенка, который приобрела во время болезни. Он был близок к выздоровлению, ему нужно было только восстановить свои силы.

Колесница двигалась по Нижнему городу, пока не достигла дворца Геликаона. Два вооруженных стражника открыли перед ними ворота. Оказавшись внутри здания, Счастливчик прошел в большую комнату и растянулся на кушетке. Служанка принесла кувшин с холодной водой и наполнила кубок для царя Дардании. Геликаон жадно напился, затем лег и закрыл глаза. Гершом оставил его там и пошел в сад, где несли стражу еще два воина. Он поговорил с ними немного, а затем вернулся во дворец. Охрана была больше напоказ. Это здание было нелегко защитить. Окна по обе стороны дворца выходили на улицу, а стены в саду были слишком низкими. Убийцы могли бы проникнуть в двадцать различных мест, не потревожив слуг. И в течение следующих пяти дней они точно попытаются это сделать. Разумный план действий — это уехать из Трои и вернуться в Дарданию, но Геликаон не хотел об этом даже слышать.

Вернувшись в прохладную комнату, египтянин увидел, что Геликаон сел, положив локти на колени. Он выглядел уставшим и обеспокоенным.

— Почему ты не хочешь видеть Одиссея? — спросил Гершом, садясь рядом с царем Дардании.

— Я увижусь с ним, но мне нужно время, чтобы собраться с мыслями, — он лениво почесал рану. — Когда Атталус умирал, он поговорил со мной. Странная вещь, Гершом, но я думаю, что в его словах было больше яда, чем на лезвии ножа.

— Как такое могло быть?

— Он рассказал мне, что Одиссей заплатил за убийство моего отца.

Слова повисли в воздухе. Гершом мало что знал о прошлом своего друга, кроме того, о чем рассказывали моряки. Печальное и одинокое детство, за исключением двух лет, проведенных с Одиссеем на «Пенелопе» и Итаке. По возвращении мальчика в Дарданию его отца убили, и Геликаон отказался от короны, предложив свою поддержку сводному брату, маленькому Диомеду, и его матери, царице Халисии.

Убийство было достаточно обычным делом среди соперников и врагов, но даже Гершом, в египетском образовании которого было много пробелов относительно образа жизни греков, знал, что Итака находилась далеко от Дардании. Поэтому у Одиссея не было причин для вражды и очевидного мотива желать смерти царя Дардании. В чем же заключалась выгода?

— Атталус солгал, — сказал он наконец.

— Я так не думаю. Вот почему мне нужно время, чтобы приготовиться к нашей встрече.

— Чего Одиссей добился таким поступком? Твой отец мешал его торговле? Была какая-то вражда в прошлом?

— Я не знаю. Наверное, когда они были молодыми, между ними возникла непримиримая вражда.

— Тогда тебе следует спросить об этом у Одиссея. Геликаон покачал головой.

— Не все так просто, мой друг. Я дал клятву на алтаре Ареса, что найду и убью человека, виновного в смерти моего отца. Если я спрошу Одиссея об этом напрямую, и он признается, тогда мне не останется другого выхода, как объявить его моим врагом и пытаться убить. Одиссей был для меня больше, чем другом. Без него я был бы никем.

— Ты любил своего отца?

— Да, хотя он не отвечал мне взаимностью. Он был суровым, холодным человеком и видел во мне слабака, у которого никогда не хватит силы, чтобы стать царем.

— Кто-нибудь еще знает о том, что Атталус рассказал тебе? — спросил египтянин.

— Нет.

— Тогда пусть все идет своим чередом. Человек, который презирал тебя, умер. А человек, который тебя любил, жив. Конечно, даже боги поймут, если ты не сдержишь свою клятву.

— Они не склонны сочувствовать смертным, — вздохнул Геликаон.

— Да, — согласился Гершом, — их больше интересует превращение в лебедей, буйволов и других животных и совращение смертных мужчин и женщин. Или вражда друг с другом, как у маленьких детей. Я никогда не слышал о таких неуправляемых людях.

Счастливчик засмеялся:

— Очевидно, что ты их не боишься.

Гершом покачал головой:

— Если бы ты в детстве узнал об ужасах Сета, о том, что он сделал со своим братом, твои боги беспокоили бы тебя не больше, чем дерущиеся щенки.

Наполнив кубок водой, Геликаон осушил его.

— По твоим словам, все выглядит так просто, Гершом. Но это не так. Я вырос с верой — как учат всех детей благородного происхождения, — что семья и честь — это все. Единство крови — вот что нас связывает. Если напали на одного члена семьи, это значит, что напали на всю семью. Поэтому враги знают, что, если они захотят причинить вред одному из нас, остальные пойдут на него с огненными мечами. Такое единство предполагает безопасность. Законы чести требуют отомстить всякому, кто выступил против нас.

— Мне кажется, — сказал Гершом, — что жители моря проводят очень много времени, разговаривая о чести, но, если отбросить все эти высокопарные слова, вы ничем не отличаетесь от других народов. Семья? Разве Приам не убил своих побочных сыновей? Когда царь умирает, разве его сыновья не идут друг на друга войной, сражаясь за наследство? Люди говорят о том, как ты отреагировал на смерть отца. Они удивляются, что ты не приговорил к казни своего младшего брата. Твой народ процветает на крови и смерти, Геликаон. Твои корабли нападают на земли других народов, забирают пленных, превращая в рабов, сжигают и грабят. Воины хвастаются тем, сколько врагов они убили и скольких женщин изнасиловали. Почти все ваши цари захватили трон с помощью войны и убийств, или они являются наследниками тех, кто захватил власть с помощью войны и убийств. Поэтому оставь все эти разговоры о чести. Единственное, что я знаю о твоем отце, — он пытался лишить тебя наследства, объявив твоего брата своим преемником. Ты рассказывал мне, что Одиссей помог тебе стать мужчиной и ничего не попросил у тебя взамен. Ты видишь какой-то смысл в том, чтобы убить друга ради мести за смерть врага? Потому что твой отец был для тебя врагом.

Геликаон сидел молча какое-то время. Затем он посмотрел на Гершома.

— А что насчет твоей семьи? — спросил он. — Ты никогда не рассказывал о ней. Ты бы простил