В огромной толпе Банокл и Каллиадес прокладывали себе путь по склону холма к Шеаенским воротам. Банокл был рад покинуть корабль, но Каллиадес почувствовал, как у него упало сердце при виде города. Это путешествие было похоже на сон, словно он вернулся в прошлое. Микенский воин стоял на палубе «Пенелопы», гулял с Пирией по залитым лунным светом пляжам, смеялся и шутил с ней. Теперь они были здесь, в конце своего пути. Вскоре он попрощается с ней, и эта мысль пугала его. «Она никогда не сможет полюбить тебя, — сказал он себе. — Лучше попрощаться, чем наблюдать, как она побежит в объятия своей любимой и даже не оглянется и не посмотрит на тебя». Но это было неправдой. Ему трудно было представить, что однажды утром он проснется и не увидит ее лица.

— Ты когда-нибудь видел Одиссея таким сердитым? — спросил Банокл. — Я думал, что он был в ярости, когда мы сражались с пиратами, но сейчас его лицо было таким красным, что, мне показалось, у него из ушей пойдет кровь.

— Он был в ярости, — согласился Каллиадес, вспомнив тот момент, когда царь Итаки попытался причалить к личному пляжу Приама. Маленькая лодка с декеархом и несколькими моряками пошла им наперерез.

— Вы не можете здесь высаживаться! — закричал декеарх. Одиссей побежал на нос, со злостью глядя на этого человека.

— Ты идиот! — заорал он. — Я — Одиссей, царь Итаки! Со мной Нестор, царь Пилоса, и Идоменей, царь Крита! Здесь причаливают все суда царей! Теперь убирайся, или я тебя потоплю!

Декеарх позвал стражников с берега. Примерно двадцать из них побежали вперед, положив руки на рукоятки мечей.

— Мои приказы ясны, царь Одиссей. Больше здесь не причаливают корабли. Ты можете потопить эту лодку, если хочешь, но тогда стражники помешают вашей высадке. Тогда здесь прольется кровь. Я тебе это обещаю.

Каллиадес отошел от Одиссея. Этот человек опозорил его перед командой и перед друзьями-царями. Царь Итаки стоял, моргая от яркого солнечного света, почти потеряв дар речи. Именно Биас приказал своим людям поворачивать, и «Пенелопа» поплыла дальше вдоль бухты. Они причалили недалеко от города, и моряки спустились на песок. Одиссей остался стоять на корме, сложив руки на груди. Цари, Нестор и Идоменей, не разговаривали с ним, покидая корабль. Даже Биас сошел, не сказав ни слова.

Пирия подошла к Каллиадесу.

— Пренебрежение пронзило его сердце, словно кинжал, — сказала она.

— Боюсь, что так. Банокл и я собираемся в город на Игры, — улыбнулся он. — Ты не хотела бы составить нам компанию?

— Я не могу. Меня могут узнать… те, кто может причинить мне вред. Одиссей говорит, что мне следует остаться здесь.

И Банокл и Каллиадес покинули ее.

Молодой микенец спросил стражника у Шеаенских ворот, куда им идти. Затем двое товарищей пошли дальше, свернув в сторону от толпы.

Банокл заметил двух шлюх, которые стояли в тени здания. Он помахал им рукой.

— Нам нужно найти Поле собрания, — напомнил ему Каллиадес.

Великан вздохнул.

— И у нас нет денег. Если бы мы знали, что этот ублюдок не отдаст свои доспехи. Пусть будут прокляты все цари!

Каллиадес остановился. Улицы расходились во всех направлениях, и он смотрел на здания с колоннами.

— Мы заблудились? — спросил великан.

— Пока нет, — ответил ему друг, продолжая путь.

— Но у нас есть план?

— Какой?

— Как жить в Трое… Где мы собираемся остановиться? Каллиадес засмеялся.

— Ты стоял рядом со мной, когда Одиссей сказал нам, что мы остановимся во дворце Гектора.

— Я не слушал. Я предоставляю тебе решать такие вопросы. Ты заметил размер стен, когда мы поднимались в город? Они выглядели большими в последний раз, когда мы были здесь, но при свете дня они огромны. Мне бы не хотелось штурмовать их на лестнице.

— Тебе и не придется. Мы больше не микенцы. Я вспомнил тут, если мы увидим знакомого, то не должны звать его или подходить к нему.

— Зачем мне делать такие глупости?

— Прости, мой друг. Я просто думал вслух. Город сохраняет нейтралитет во время Игр, но за наши головы назначена награда. И здесь будет много микенцев.

Наконец они нашли дорогу к Полю собрания, которое находилось на северо-востоке города. Здесь расставили множество палаток и дюжины скамеек со столами, за которыми сидели писцы, записывающие имена соревнующихся.

В конце концов Банокла и Каллиадеса записали, им дали тонкие медные значки, на которых были выбиты номера и название соревнования. Им велели завтра на рассвете вернуться, чтобы принять участие в предварительном туре.

На краю поля разместили площадку, где готовили еду, — две жаровни, на которых готовили буйволов. Два человека сидели в тени большого навеса и ели.

— Я думаю, этот буйвол умер от старости, — проворчал Банокл. — Я не ел такого жесткого мяса с тех пор, как мы были в Спарте. Ты помнишь? Этого старого козла, которого убил Эрутрос? Я клянусь, это были только копыта, кости и сухожилия. И ни кусочка мяса.

— Порции были маленькими, — вспомнил Каллиадес. — Я помню, как мы выкапывали корни и отдирали кору с деревьев, чтобы добавить в похлебку.

— Хорошие бойцы эти спартанцы. Если бы их было больше, у нас были бы настоящие неприятности, — Банокл засмеялся. — Они, должно быть, разозлили богов? Сначала их победили во время битвы, а потом они получили в качестве царя Менелая.

— Он мне всегда нравился, — признался молодой микенец.

— Он неплохой, — согласился великан, — но мягкий, словно кусок собачьего дерьма. И у него живот, как у беременной свиньи.

— Я разговаривал с ним однажды, — сказал Каллиадес. — В ночь перед тем, как мы взяли Спарту. Он был испуган, его постоянно рвало. Он рассказал, что хочет вернуться на свою ферму. Он скрещивал там свое стадо с буйволами из Фессалии. Менелай заявил, что надой молока его коров почти удвоился.

— Надой молока? — презрительно фыркнул Банокл. — Во имя богов, любой может стать царем в наши дни.

— Может, если он брат Агамемнона. Но будь справедливым к Менелаю. Несмотря на то что он боялся, он все же надел свои доспехи и присоединился к нам во время атаки. А мог бы остаться в тылу.