Михаил Аргир был опытным охотником. Он не любил дубовые леса, где под ногами то и дело норовила хрустнуть сухая ветка, предательски шуршали опавшие листья, а торчащие во все стороны сучья так и ждали мига в темноте воткнуться в глаз. Но здесь, почти у самого берега, высокого, обрывистого, поросшего кустарником, имелась песчаная тропка, судя по следам, кабанья.

Топотирит палатинов шел по ней чуть слышно, стараясь лишним шорохом не спугнуть ночную тишь. Опытный глаз охотника, а быть может, даже и не глаз, а выработанное с годами чутье выхватили у склонившегося над самым обрывом куста бузины нечто темное, почти бесформенное, но явно плотное.

Аргир остановился и очень тихо вытащил меч. От кустов вдруг послышалось негромкое бормотание, затем всхрап. «Часовой спит, — догадался ромей. — Конечно, вот они пришли к месту — самое время отдохнуть! Готов поспорить, сегодня в лагере все перепились. Вот и пробил час долгожданной мести!»

Он миновал спящего и, поправив на голове шлем-еловец, чуть наклонив голову, зашагал в сторону видневшихся вдалеке костров. Теперь скрываться не имело смысла. Наоборот, следовало идти уверенно и спокойно — кто в такой темноте разберет лицо. А так, витязь себе и витязь, мало ли что тут делает. До ветру ходил.

Оно, конечно, может, у часовых для опознания своих и чужих тайные слова имеются, но, с одной стороны, всякий рядовой знать их не обязан, а с другой — если суждено нынче кому-то из недостаточно упившихся русов встретиться с ним нос к носу, то, стало быть, судьба тому голову сложить. Ибо сама десница Господня направляет его руку, а сказано: «Мне отмщенье, и аз воздам».

Едва успел он подумать об этом, как из-за поворота быстрым шагом, почти бегом навстречу ему выскочил какой-то гридень в кольчуге, шлеме, с мечом у пояса, но без щита. Аргир чуть посторонился, пропуская мимо торопыгу. «На пост, должно быть, спешит», — подумалось ему. Он еще раз окинул взором пробежавшего мимо воина. «Но почему же без щита?» — вновь мелькнуло в мозгу топотирита палатинов. Точно поймав на себе заинтересованный взгляд, гридень попытался отвернуться и прибавить шаг, но было поздно.

— Майорано?!

— Клыки шайтана! — Капитан «Шершня» резко прыгнул вперед и повернулся, обнажая меч. Он видел в темноте как кошка и едва ли не в первое же мгновение опознал в громадине-витязе знатного ромея. Для этого достаточно было, даже не глядя в его лицо, посмотреть, как он ступает по земле.

— Ах ты, негодяй! — Аргир, на мгновение забыв об изменнице-севасте, бросился на проклятого капитана, едва не погубившего его в морской пучине.

Анджело Майорано вовсе не был трусом. Он прекрасно владел мечом, был весьма ловок и, невзирая на явное преимущество ромея в силе, наверняка мог бы оказаться довольно опасным противником даже столь опытному воину, как Аргир. Но он спешил, чертовски спешил. И вовсе не был намерен останавливаться ради того, чтобы скрестить клинки с невесть откуда взявшимся ромеем.

Зыркнув по сторонам, он стремительно отскочил, пропуская мимо первый удар, и припустил со всех ног, норовя свернуть с тропинки в кустарник, чтобы потеряться из виду неистового гиганта. Он бежал что есть сил, слыша за спиной почти явственно нечто вроде шипения: «Стой, трус! Я до тебя доберусь!»

Ну уж нет, останавливаться Анджело Майорано вовсе не собирался! Он мчал, пока едва не споткнулся о лежащее у куста бузины тело. «Мертв? Нет, сопит — жив. Вот и славно!» Майорано подхватил спящего часового под мышки и, не давая тому проснуться, спихнул в воду.

— А-а-а! — тут же заголосил он. — Салваторе миа! — И как можно тише отпрянул в тень соседнего куста.

Аргир был на этом месте ровно через мгновение. Он наклонился над кромкой берега, глядя, как, размахивая суматошно руками, пытается выплыть несчастный вояка.

— Как бы не так! — оскалил зубы в усмешке Аргир. — На дно ты мог пойти там, у Херсонеса. А здесь ты должен умереть от моей руки! — Он выхватил из-за голенища засапожный нож и прыгнул следом. Ему не впервой было плавать в доспехе, как, впрочем, и любому из палатинов. Это искусство, перенятое у северян-варангов, нередко позволяло им оказываться совсем не там, где ожидал их враг, переправляясь вплавь через реки едва ли не в полном вооружении.

«Нет, ну каков дурак! — глядя, как летит вниз в черную гладь озера яростный гигант, с довольной усмешкой констатировал Майорано. — Пожалуй, надо было ткнуть его мечом, пока он глядел в воду и доставал свой нож. Ну да ничего, и так сойдет. Хорошая получилась шутка. Однако надо спешить! Неровен час, погоня нагрянет». Он, было, повернулся, чтобы уйти, но вдруг внимание его привлек челн, сам собою пересекающий озеро. «А это еще что такое?» — пробормотал он, удивленно застывая на месте.

Король Англии в недоумении глядел на своего верного Фитц-Алана.

— Скажи, Фитц, это что же, ты такой ослоголовый болван, что решаешь сообщить мне сейчас подобную ерунду или же лягушатники французы нашли где-то толику ума, чтоб ее немедленно лишиться?

Фитц-Алан молча согнулся в поклоне, ему предстояло сообщить новость куда худшую, нежели та, что только сейчас он доложил своему господину. Однако тот был в ярости уже и от первого известия.

— Меня, покровителя церкви и защитника веры, какой-то выскочка аббат именует посланцем дьявола? Да он сам и до посланца не дорос! Он — дерьмо Вельзевула! Люциферова отрыжка! Да как он посмел?

Генрих Боклерк повернулся к столу, ища, что бы запустить в собеседника, но тот предусмотрительно скрылся за толстой колонной, поддерживающей арочный свод. Не найдя ничего достойного монаршьей длани — не кидаться же листами пергамента, заточенными перьями или, подобно школяру, полной чернильницей, — он смахнул все, что находилось на столешнице, и застучал по ней кулаками.

— Куда смотрит этот недоношенный римский шакал, которому мы посылаем десятую часть от доходов нашей церкви?! Почему его лакеи осмеливаются объявлять мне крестовый поход?

— Мой государь, — скосив глаза из-за колонны, проговорил Фитц-Алан, — это какие-то сумасшедшие. Там всего около дюжины рыцарей, аббат Бернар и толпа черни.

— Ты это уже говорил, мошенник! — хмуро огрызнулся Боклерк. — Ты уже сказал, что они прибыли на одном корабле, который сопровождало множество рыбачьих лодок и только что не бревен, на которых плыли какие-то нищие, желающие поживиться моим добром. Почему их не утопили?

— Видите ли, мой лорд, — вновь прячась от неласкового взгляда гневливого властителя, сокрушенно вздохнул королевский секретарь, — когда ваши корабли уже намеревались выйти из гавани, вдруг среди бела дня обрушилась старая башня. Говорят, ее построили еще при Эдуарде Исповеднике, и она была совсем ветхая.

— Дьявольщина! — выругался Боклерк. — И они, конечно же, сочли это дурным предзнаменованием!

— Каменные обломки загородили выход из гавани, — вздохнул Фитц-Алан, — но французы как раз сочли это добрым предзнаменованием.

— Проклятие! — рыкнул король. — Ну ничего! Сейчас я разделаюсь с этим недоноском Стефаном и отучу французов верить в предзнаменования! Отпиши коменданту Лондона: если хоть один француз появится на улицах столицы, я прикажу на каждой из них скормить псам по части его тела.

— Прости меня, Господи! — прошептал Фитц-Алан, обдумывая, как бы ему смягчить формулировку послания. — Ибо велики прегрешения мои.

— Ну что ты там спрятался, как крыса? Иди, подбирай свое добро, — уже чуть спокойнее добавил король.

— Повинуюсь, мой государь! — проговорил Фитц-Алан, появляясь из-за колонны, дабы поднять с пола разбросанные перья и заляпанные чернилами листы пергамента.

— Что там ты еще хотел сказать?

— Во дворе замка ждут две дюжины графов и баронов, кои испрашивают аудиенции у вас, мой государь.